В очередном выпуске журнала "Психопедагогика в правоохранительных органах" (входит в перечень ВАК) опубликована статья А.В. Воронцова, А.М. Прилуцкого и А.М. Богачева "Трагедия в Керчи: опыт социально-психологического анализа", посвященная глубинной интерпретации феномена разрушительного поведения подростков в современной России. Статья представляет интерес как для специалистов, так и для читателей, интересующихся вопросами современной психологии личности и психологии развития в ее "макро" и "микро" измерениях.
№ 103.39200 0,98 Воронцов (8.921-998-56-30)
УДК 159.964.3 © А. В. Воронцов, А. М. Прилуцкий, А. М. Богачев, 2019
DOI: 10. 24411/1999-6241-2019-12001
13.00.01 Общая психология, психология личности, история психологии, 19.00.13 Психология развития, акмеология.
Трагедия в Керчи:
опыт социально-психологического анализа предпосылок
Воронцов Алексей Васильевич 1,
доктор философских наук, профессор, декан факультета истории и социальных наук.
Е-mail:Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
Прилуцкий Александр Михайлович 1,
доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой истории религии и теологии факультета истории и социальных наук. Е-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
Богачев Алексей Михайлович 1,
заведующий лаборатерией религиоведческих исследований факультета истории и социальных наук.
Е-mail:amb1976@mail.ru
1 Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена,
Санкт-Петербург, 191186, Россия
Аннотация
Введение. В исследовании представлена попытка мультидисплинарного понимания деструктивных тенденций в современной подростков-молодежной среде России в контексте трагедий в Керчи и Архангельске. Происходящие динамические изменения в подростково-молодежной части социума, имеющие социальное содержание и семиотическое выражение, рассматриваются как сигналы, идущие из коллективного бессознательного социума к общественному сознанию.
Материалы и методы. Использовались документы из открытых источников (в том числе в сети «Интернет), обработка которых осуществлялась посредством методов анализа и синтеза информации, дедукции и индукции, исследования отдельных случаев, интерпретации и герменевтики.
Результаты и обсуждения. Деструктивные тенденции проявляются в таких формах как суициды (Россия занимает первое место в Европе по подростковым самоубийствам), деструктивное и аутодеструктивное поведение, вовлечение в деструктивные общности типа «групп смерти», имеющие, в том числе, квазирелигиозное содержание и т.д. Деструктивные тенденции и субкультуры в области подростковой (молодежной) субкультуры следует рассматривать как послание (месседж) из коллективного бессознательного российского (русского по культуре) общества к коллективному «я-сознанию» российского (русского по культуре) общества и обществу, в целом. В статье проясняются глубинные причины и сущность болезненного «месседжа», отправляемого коллективному сознанию российского общества из подростковой (молодежной) среды, определяются пути оптимизации государственной молодежной и образовательной политики в контексте государственной безопасности РФ и оптимальных путей работы с подростками и молодежью.
Выводы. Необходима точечная работа психологов, религиоведов с правоохранительными органами для выявления лиц со склонностью к деструктивным действиям и вовлечению в новые радикальные (квази) религиозные структуры. Трагедии в Керчи является одним из проявлений крайне значимого сигнала, который поступает в сознании российского общества из его подросткового сегмента.
Ключевые слова: подростково-молодежная субкультура; мировоззрение; инициация; деструкция; ценности; национальная безопасность России; идентичность.
Воронцов А. В., Прилуцкий А. М., Богачев А. М. Трагедия в Керчи: опыт социально-психологического анализа предпосылок // Психопедагогика в правоохранительных органах. 2019. Т. 24, № 2(77). С. –. DOI: 10. 24411/1999-6241-2019-12001
Основные положения:
1. Актуальность изложенного в статье материала обусловлена необходимостью анализа тенденций и событий в подростково-молодежной среде как «послания» («месседж») из коллективного бессознательного российского социума его коллективному сознанию;
2. Данный анализ основывается, в том числе, на обобщениях в области понимания специфики подросткового возраста как периода «первичной индивидуации»;
3. Осмысление глубинных детерминант деструктивных действий подростков и представителей молодежи поможет специалистам в области психологии и педагогики повысить эффективность профилактической и коррекционной работы, а органам государственной власти – адекватность своих тактических действий и стратегической линии в области молодежной и образовательной политики, включая сферу совершенствование деятельности соответствующих служб практической психологии.
Введение
Трагические события, произошедшие 17 октября 2018 года в городе Керчь (а также 21 октября в Архангельске), требуют своего научного осмысления с мультидисциплинарных позиций, включая анализ социальных, психологических, культурологических, и, возможно – религиозных аспектов трагедии.
В связи с этим, данное исследование осуществлено в рамках комплексного научного подхода, согласно которому динамические изменения в подростково-молодежной части социума, имеющие социальное содержание и семиотическое выражение, рассматриваются как сигналы, идущие из коллективного бессознательного социума к общественному сознанию, причем сигналы, частично цензурируемые и искажаемые взрослым обществом.
Теоретические предпосылки. В настоящее время в России фиксируется большое количество проявлений деструктивного, отклоняющегося поведения в среде подростков и молодежи. Подобные тенденции проявляются в увеличении количества суицидов, деструктивном и аутодеструктивном поведении, вовлечение в контркультурные сообщества типа «групп смерти», радикальные политические группы, субкультуры и контркультурные общества криминального типа, имеющие, в том числе, квазирелигиозное содержание, и т. д.
Эти тенденции захватывают не только собственно субкультуры, но и основную массу подростков и молодежи, подверженной влиянию разрушительных ценностных установок и поведения (типа «АУЕ», культа потребления, игры «усыпление» и т.д.), что дает основание для неблагоприятного прогноза социального и социально-психологического развития российского общества в случае сохранения «инерционного сценария».
Случаи отклоняющегося поведения со стороны подростков и молодежи проявляются в нападениях на сверстников, вхождении в различные деструктивные группы (наподобие «групп самоубийц», «готов», «эмо», «childfree» и т. д.), отказе от активной созидательной деятельности и отвержении традиционных духовных и социальных ценностей, хронической усталости и психоастении, перемежающихся с проявлениями злокачественной агрессии и в самоубийствах. Данные явления соответствуют общемировой тенденции: согласно данным ВОЗ порядка 20% подростков страдают от депрессивных состояний и расстройств [1], а называемый «чумой XXI века» сидром хронической усталости представляет собой их прямое следствие. Следует отметить, что при всей значимости проблемы в настоящий момент отсутствуют ее полноценные исследования.
В 2013 г. главный санитарный врач РФ Г. Онищенко указал, что Россия занимает первое место в Европе по количеству самоубийств среди детей и подростков и шестое место в мире по числу суицидов среди всех возрастов. В 2009 году в России зафиксировано 260 подростковых суицидов, а уже в 2010-м - в 1,2 раза больше. Это в три раза больше, чем мировой показатель [2].
Ситуация продолжает усугубляться. По данным МВД в РФ по-прежнему растет число подростковых и молодежных суицидов: если в 2015 г. число таких случаев составляло 685, то в 2016 г. – 720 [3].
Важно подчеркнуть, что, говоря о самоубийствах и суицидальном поведении подростков, следует понимать эти феномены как проявление общей установки на разрушение, которое может быть направлено как на самого себя, так и на внешний объект. Как отмечал австрийский ученый К. Меннингер, «самоубийство можно квалифицировать как специфический вид смерти, подразумевающий три неотъемлемых элемента: элемент умирания, элемент убийства и элемент жертвы убийства» [1, с. 46].
Отметим, что сами по себе суициды, суицидальное и направленное вовне поведение – это «верхушка айсберга», «подводная часть» которого представляет собой массовые деструктивные социальные явления. Растет число подростков и молодежи, вовлеченных в деструктивные субкультуры.
Так, по данным СПб ГБУ «ГЦСП «КОНТАКТ» [4] с 2015 по 2016 года в Петербурге росло число депрессивных подростковых субкультур: узнаваемость «готов» в молодежной среде выросла с 31,7 до 32,4%, а «эмо» - 20,4% до 23,8%, несмотря на то, что, как таковые, эти субкультуры «размываются» в общем слабо дифференцированном поле подростково-молодежной среды.
Еще раз отметим, что вышеуказанные факторы, в целом, на наш взгляд, ведут к нарушению здоровых мировоззренческих установок не только у «маргинальных личностей», но и, в целом, у большинства подростков и молодых людей (как это происходит, в частности, в регионах с массовым распространением принципов «АУЕ»), а также оказывают влияние на общество, в целом и формируют квазирелигиозную среду [5]. Отмечающаяся в последнее время радикализация молодежной религиозности, о чем свидетельствует увеличение вовлеченности молодежи в экстремистские религиозные и квази-религиозные сообщества неоязыческого типа, фундаменталистские сектантские группы, рост агрессии по отношению к семиотическим маркерам традиционных религий и т.д. свидетельствует о наличии кризиса религиозной идентичности.
Материалы и методы. Использовались документы из открытых источников (в том числе в сети «Интернет), обработка которых осуществлялась посредством методов анализа и синтеза информации, дедукции и индукции, исследования отдельных случаев, интерпретации и герменевтики.
Результаты и обсуждения
Для того, чтобы правильно интерпретировать вышеперечисленные феномены и факты, необходимо осмыслить такие явление, как подростковый возраст.
Подростковый возраст как время мировоззренческой «инициации». С точки зрения ряда ученых-психологов подростковый возраст является периодом, когда сознание взрослеющего ребенка трансформируется, обращаясь к первичным, архетипическим образам, насыщенным глубинными базовыми чувствами, и проходя через ощущения неуверенности и недостаточности к чувству осознанной сопричастности себя Другому.
Один из наиболее известных представителей аналитических психологии Эрих Нойманн пишет о подростковом возрасте следующее: «В тот период, когда сознание начинает переходить в самосознание <…> картина <…> для Эго <…> начинает искажаться чувствами конечности и смертности, бессилия и изоляции» [2, с. 15].
Феномен подросткового возраста, согласно ряду исследователей, следует рассматривать как одно из условий формирования культуры. Э. Нойманн отмечает: «Задержка созревания и зависимость индивида от социальной группы на протяжении периода почти в шестнадцать лет являются, как мы знаем, исключительной особенностью человеческого вида. Эта затянувшаяся юность, контрастирующая с. ранним развитием остального животного мира, является самой важной предпосылкой человеческой культуры и ее преемственности» [2, с. 15 ].
Можно сказать, что человечество долгое время шло к появлению нынешнего подросткового возраста с его широкой протяженностью во времени, активным развитием самосознания, сложным формированием идентичности. Уже в древности подростковый возраст, т.е. особым образом организованный период перехода от детства к взрослости, существовал в «сжатом», зачаточном виде, о чем, в частности, писали К. Леви-Стросс, М. Элиаде, К. Г. Юнг, Э. Нойманн, Д. Хендерсон.
Аналитический психолог Д. Хендерсон отмечает: «В античной истории и в обрядах современных первобытных племен содержится богатый материал о мифах и ритуалах посвящения (инициации), проходя через которые юноши и девушки разлучаются с родителями и поневоле становятся членами клана или племени» [3, с. 29]. При этом тот же автор полагает, что сущность подросткового возраста заключается в символической борьбе за обретение собственной идентичности, в том числе, на уровне «выхода за пределы себя», трансценденции, и отделения от детского единства с миром, при возвращении к этому единству на новом уровне: «В племенных обществах именно обряд инициации наиболее эффективно решает эту проблему. В основе ритуала, встречается ли он в племенных общинах или в более сложных сообществах, неизменно лежит обряд смерти и возрождения, являющийся для новообращаемого "обрядом перехода" от одной стадии жизни к другой: от детства к отрочеству или от отрочества к юности, а затем к зрелости» [3, с. 30].
Подростковый возраст является именно той стадией развития, во время которой происходит базовое развитие личности: прохождение через «Тень» (умирание), обретение новой идентичности на основе выстраданных нравственных ценностей. «Подросток начинает с того, что приходит в ужас от впервые переживаемой их сверхъестественной действительности, силы, автономии, несоизмеримости. Встретившись с этим божественным ужасом, неофит умирает: он умирает для детства – то есть для неведения и безответственности» [4, с. 48], - подчеркивает румынский ученый М. Элиаде.
Последователь М. Л Юнга. фон Франц пишет: «Несовершенство мира, его зло, с которыми подросток сталкивается как внутри самого себя, так и вовне, становятся осознанными; он вынужден стараться справиться с настойчивыми, но еще неосознанными внутренними импульсами, а также с проблемами внешнего мира» [5, с. 39].
Таким образом, подростковый возраст — это возраст, когда, говоря на языке метафор, личность развивается через выражение и воплощение архетипа Героя, через способность погрузиться в тьму бессознательного и, пережив цикл смерти-возрождения (депрессии), приобрести принадлежность значимым Другим и самому себе. Согласно французскому исследователю Ф. Дольто: «В самых старых ритуалах инициации у племен, расселившихся от Австралии до Южной Африки, от Огненной Земли до Океании, вплоть до Таити, есть один общий момент — присутствие в драматургии ритуала смерти-инициации» [6, с. 5]. Мирча Элиаде вместе с рядом других исследователей видит здесь проявление «мифа о герое»: «Существует нечто более интересное, чем мифы, связанные с обрядами инициации regressus ad uterum. Это мифы, повествующие о приключениях Героев, колдунов или шаманов, которые не символически, а на самом деле, во плоти и крови, совершают regressus. <…> Все эти действа составляют испытания инициации, пройдя которые, победивший герой обретает новую форму бытия» [7, с. 23].
С данной точки зрения большой интерес представляет собой исследование российского психолога Д. В. Квартальновой, которая попыталась определить образ Героя-взрослого как модель для формирования идентичности современного российского подростка. Благодаря опроснику "Выявление Героя" и мини-сочинению "Мой Герой", Д. В. Квартальнова выявила качества, составившие психологический портрет Героя-Взрослого современного подростка. Она отмечает: «Нами была доказана общая гипотеза о том, что значимый взрослый может стать Героем, который является одним из факторов личностного развития подростка. Герой-Взрослый задает направление и цель развития подростка, являясь эталоном сравнения на всех этапах саморазвития. Качества, которые подросток выделяет в образе Героя-Взрослого, с одной стороны связаны с общей спецификой подросткового возраста, с другой - определяются личностными особенностями каждого подростка»[6].
Эмпирические данные Квартальновой подтверждаются теоретическими выкладками Э. Нойманна: «Отделение от родительских имаго, то есть от реальных родителей, которое должно произойти в период полового созревания, вызывается, как показывают примитивные обряды инициации, активацией образов надличностных или Первых Родителей. Половое созревание — это время возрождения, и его символизм является символизмом героя, который возрождается посредством сражения с драконом. Цель всех обрядов, характерных для этого периода — обновление личности» [8, с. 24]. Речь идет именно о ритуале прохождения через символическую смерть (что отображается и на физическом уровне), о переживании пустоты и одиночества с выходом к созидательному ощущению жизни на новом уровне целостности, с новыми нравственными устоями. Отметим, что российские подростки и представители молодежи на протяжении достаточно длительного времени застревают в области как деструктивных субкультур [9, с. 257], так и достаточно краткосрочных объединений типа групп смерти [10, с. 55].
Обобщая вышесказанное, можно утверждать, что подростковый возраст в широком смысле представляет собой универсальный для различных обществ и исторических периодов этап развития личности, подразумевающий инициацию перехода от детства к взрослости, а в узком смысле (подростковый возраст в современном постиндустриальном обществе) - результат длительного исторического процесса, обусловленный историческими или даже, если можно так выразиться, психоисторическими детерминантами[7].
Мы также можем утверждать, что в рамках глобального исторического процесса (а не только индустриального и постиндустириального обществ) существуют детерминанты формирования специфики подросткового возраста – и это детерминанты развития инициации (первичной индивидуации), то есть развития личности как качества стремящегося к целостности (самости) субъекта, в процессе перехода от детства к взрослости реализующего в своей психической реальности миф о герое, отвечающего на вопрос «Кто я?», проходящего через переживания «смерти-возрождения» и встречающегося с базовыми данностями человеческого бытия, а также стремящегося к идентификации со Врослым-Героем.
Это происходит как во внутренней психической реальности, так и во внешнем мире в контексте развития, во многом определяемого структурой мифа о Герое. Очевидно, что такое развитие, являясь универсальным (архетипическим), при этом в каждом конкретном случае зависит от специфики культуры, в которой развиваются те или иные подростки. Очевидно, что в традиционной русской культуре процесс подростковой инициации связан, прежде всего, с осознанным приятием таинства Крещения, отождествления со Христом и с представляющими его на земле значимыми взрослыми, обновлением личности в пространстве христианской траснценденции и христианского образа жизни.
Современный российский социум, проблемы, связанные с подростковой «инициацией» и трагедия в Керчи. Культура современной России является крайне противоречивой. Как отмечают санкт-петербургские психологи А. Н. Алехин и Н. Н. Королева, «следует рассматривать все разнообразие поведения современных подростков в качестве способов адаптации формирующейся личности в условиях мультикультурализма, идеологической неопределенности, сосуществования множества принципиально различных ценностно-смысловых организованностей, возрастании роли мультимедийной среды и электронных СМИ в деятельности и коммуникациях» [9, с. 179].
При этом петербургский этнопсихолог С. Лурье считает, что существуют «неизменные элементы можно назвать системой этнических констант, а формируемую ими динамическую схему - генеральным культурным сценарием. <> “тот генеральный сценарий влияет на формирование всех сценариев разных уровней, существующих в данной культуре, задавая определенный алгоритм действия во множестве ситуаций» [10, с. 62]. Обращаясь к русским этническим константам, С. Лурье отмечает: «Русский «образ себя» (мы-образ) существует как бы в трех ипостасях, но всегда очень связан с образом себя как носителей добра. Эти три ипостаси можно представить следующим образом: хранители возделыватели добра - крестьянская община, созидатели «великих строек» и творцы космических ракет и т. д.; миссионеры-просветители, готовые всегда нести «свет миру», в чем бы он ни заключался; воины - защитники добра, борцы со «злодеями» и покровители народов, которым зло угрожает» [10, с. 63].
Получается, что с одной стороны, современные подростки, находящиеся в поле русской культуры, дезориентированы, так как, с одной стороны находятся в социально-психологическом пространстве «мультикультурализма» и «идеологической неопределенности», а с другой стороны, на уровне этнических констант, воспринимаемых, в том числе, на уровнях семантических цепей русского языка, детских «волшебных» сказок русской культуры, родовой структуры т.д. направляются к «пути Героя» - коллективиста и борца со злом. Таким образом формируется пространство новейшей мифологии, со свойственной ей системой бинарных оппозиций, проанализированных в свое время К. Леви-Строссом. Ведь «мир является объектом мысли, по меньшей мере настолько же, как и средством удовлетворения потребностей» [11, с. 115]. И как это часто бывает, современный социальный и политический миф, благодаря своей привлекательности и семантической простоте развивает мощный иллокутивный потенциал. Влияние мифологем на социальное поведение современной молодежи требует изучения, но уже сейчас можно утверждать, что кризис культурной идентичности часто проявляется как обращение к современным мифологическим нарративам, которое ошибочно понимается как возвращение к корням, тогда как в реальности представляет собой некритичное принятие постмодернистских культурных симулякров.
А. Н. Алехин и Н. Н. Королева подчеркивают, что «Неадекватные жизненной среде трансформации смысловых составляющих образа мира, либо их ригидное сохранение без учета происходящих изменений во внешнем и внутренне планах, могут выступать предпосылками дезадаптации и одной из ее крайних форм – саморазрушающего поведения <…>. Множественность смысловых контекстов и разнородных информационно-коммуникативных полей, в которых оказывается современный подросток, приводит к нарушениям в становлении личностно идентичности, к формированию противоречивого образа мира, к размыванию или утрате жизненны перспектив, что, в свою очередь, выступает фактором интрапсихической дезадаптации» [12, с. 179].
Более того, в этих условиях нарушается не только сама возможность созидательной индивидуация подростка с принятием на себя и проживанием образа Героя на основе той или иной модели значимого Другого (с которым можно идентифицироваться). Хуже того, подросток просто «выталкивается» в область деструкции и разрушения: «В ситуации размытости и поливариативности социальных норм, невозможность образа значимого lругого, обусловливает полевое поведение подростков, своеобразное социальное экспериментирование. Свидетельством этому становятся многочисленные молодежные субкультуры, сменяющие друг друга и сосуществующие в современной социальной среде» [12, с. 180].
Но в этом случае «миф о Герое» обращается к своей «теневой стороне», о которой много пишут представители глубинной психологии. Как отмечает М-Л. фон Франц: «мы должны задать себе вопрос, какие психологические обстоятельства влияют на то, что образ героя расщепляется на светлую фигуру и зловещего компаньона» [13, с. 215]. Подросток (как правило, бессознательно) ищет возможности переживания и осознания архетипических феноменов любви, смерти, вины, смысла, и, наталкиваясь на невозможность полноценного, созидательного становления своей личности, обращается к разрушительным ценностям и объектам отождествления. Так формируется омрачённая, болезненная идентичность. В этом случае подросток вынужденно отождествляется с разрушительными образами и моделями действий, причем объектом его хаотических, деструктивных эмоций могут быть, как общество «потребления», в целом, так и различные «суррогатные» структуры типа «квазирелигий», а также конкурентные взрослые, символизирующие собой образ «теневого, разрушительного «героя».
Отметим, что расстрелявший своих сверстников в Керчи подросток (юноша) В. Росляков по некоторым данным воспитывался в семье, входящей в новое радикальное (квази) религиозное движение сектантского типа «Свидетели Иеговы», чья идеология противоречит самой сути русской (православной христианской) культуры.
Вероятнее всего, у лишенного здоровых ценностных ориентиров и образов для отождествления, В. Рослякова возник подростковый протест против «общества потребления» и «фальшивой религии» родителей. Однако этот протест был направлен не на созидание, а на разрушение, на идентификацию с «теневым героем» (существуют свидетельства, что Росляков незадолго до преступления сжег Библию).
Можно сказать, что для него «обряд смерти и возрождения, являющийся для новообращаемого "обрядом перехода"» превратился в обряд «смерти (убийства и самоубийства) без возрождения», причем из области символического этот «обряд» перешел в область реального.
«Сверхъестественная действительность, сила, автономия, несоизмеримость» превратились для В. Рослякова в некую «модель одержимости», когда, не в силах справиться со своими влечениями, он отождествился с «образом зла (ненависти)», что напоминает древние архаические ритуалы идентификации с «демонами» или «злыми богами».
Отождествление со злом является здесь попыткой ложным образом заменить естественную религиозную (и мировоззренческую) функцию и нормальное человеческое общение.
В. Росляков, вероятнее всего, осуществлял некий ритуал инициации, вернее, ложной инициации, отождествляясь с образом зла («черным героем»).
Подчеркнём, что к этому подростка могли подталкивать вполне разумно действующие специалисты, обладающие знаниями в области глубинной психологии.
Э. Эриксон отмечает следующее: «...подростковый ум есть по существу ум моратория - психологической стадии между детством и взрослостью, между моралью, уже усвоенной ребенком, и этикой, которую еще предстоит развить взрослому. Это - идеологический ум, и действительно, именно идеологическая перспектива общества откровенно обращается к тем молодым людям, что полны желания быть утвержденными сверстниками в роли «своих» и готовы пройти процедуру ратификации, участвуя в ритуалах и принимая символы веры и программы, которые в то же время определяют, что считать злым (порочным), сверхъестественным и враждебным» [14, с. 48]. Если же, повторимся, картина мира подростка «переворачивается с ног на голову» и социум не предоставляет внятных процедур ратификации «различения добра и зла», но представляет собой некий «суррогат» (будь этот культ развлечений или квазирелигия), то, как писал Э. Эриксон, возникает ситуация, при которой «Молодые люди предпочитают быть абсолютно никем, нежели представлять собой пучок абсолютно противоположных фрагментов идентичности» [15, с. 98].
В этом контексте обратим внимание на симптоматичное сообщение экспертов сетевого канала «Майор и генерал», «Когда миром правит культ развлечений и удовольствия, в нем неизбежно появляются свои "проповедники зла", "мученики сатаны", типа ИГИЛ или нынешнего керченского убийцы. Это неизбежно. И это придется учитывать. И противостоять этому могут только готовые на самопожертвование люди, стоящие на стороне добра. Такие как летчик Филипов - "это вам за пацанов". Как полицейский Нурбагандов - "работайте, братья". Как студенты, закидывающие камнями того, кто стрелял в керчинском колледже, чтобы дать возможность убежать девчонкам. <…> Надо помнить и чтить истинных героев, чтобы их место в общественном сознании не замещали ложные. В противном случае наше общество обречено...».
В этом высказывании, найденном нами в процессе мониторинга социальных сетей и мессенджеров, прослеживается важнейшая идея: современные подростки остро нуждаются в работающих системах символов, обращающих их к созидательным ценностям. Такие системы символов могут дать только традиционные культуры народов России и подлинные проявления патриотизма, отсылающие к корневым основам социального бытия (пример – акция «Бессмертный полк»), а, значит, и образы настоящих героев, причем не только прошлого, но и настоящего.
Выводы
На наш взгляд, такие случаи, как трагедия в Керчи, являются «вершиной айсберга» деструктивных социально-психологических процессов и, одновременно, сигналом коллективного бессознательного социума к общественному сознанию, который можно расшифровать так: «мы не хотим жить в обществе «потребительской идеологии», «мультикультурализма» и разнообразных «обманок», но не видим ему альтернативы, не видим здоровых возможностей для инициации-индивидуации (которая осуществлялась и в царской России, и, при всех издержках в СССР (в виде пионерии и комсомола)), а, значит, идем искаженным, омраченным «путем Героя», путем разрушения и ненависти, и это – диагноз нам всем».
Очевидно, что решение о всемерной и реальной (а не на бумаге) поддержки здоровых религиозных и патриотических сил в России (и очищения культурного пространства РФ от «квазирелигий») в контексте возвращения и конституционного закрепления присущей российскому социуму государственной идеологии назрело и перезрело. Это относится и ко всем видам образовательных программ, реализуемых в нашей стране.
Важно включить в данный процесс действующие в России психологические службы, так как обращение к созидательным символам для многих подростков доступно через методы арт-психологии, групповой тренинговой работы, экзистенциального подхода и т. д.
Конечно, необходима и точечная работа специалистов-психологов и специалистов-религиоведов в сотрудничестве с правоохранительными органами для своевременного выявления индивидуумов со склонностью к деструктивным действиям и вовлечению в новые радикальные (квази) религиозные структуры.
Подчеркнем, что все эти действия должны сопровождаться целенаправленной, но грамотной, борьбой с такими структурами (как с теми, что «на слуху», типа «свидетелей Иеговы» и «сайентологов» (запрещены в РФ), так и с менее известными, но не менее опасными организациями «сатанинского» плана, которые могут получать поддержку из иных стран. Нельзя забывать и необходимости противодействия деструктивной социальной инженерии, которая может осуществляться специалистами-психологами.
Итак, на наш взгляд, конкретный случай в виде трагедии в Керчи является одним из проявлений крайне значимого сигнала, который поступает в сознании российского общества из его подросткового сегмента: настало время возвращать нашему социуму созидательную и живую мировоззренческую упорядоченность, иначе социально-психологический хаос может стать в нем доминантным процессом.
Заключение
Исходя из вышесказанного, следует констатировать, что дальнейшие научно-прикладные исследования в области прояснения значения событий и тенденций в подростково-молодежной среде являются крайне востребованными и в контексте аксиологического аспекта государственной политики РФ, и в образовательном, и в законодательном [18, с. 91] и в собственно научном планах. В этой связи коллективом ученых РГПУ им. А. И. Герцена, включающий в себя, в том числе, авторов настоящей работы, на период 2019-2022 годов запланирован масштабный проект по изучению соответствующих феноменов, а материалы проекта оформлены в виде заявки на получения гранта РФФИ.
Список литературы
- Меннингер К. Война с самим собой. Психология XX век, М., 2001. 479 с.
- Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания. М., 1998. 462 с.
- Хендерсон Д. Древние мифы и современный человек : сб. Человек и его символы. М., 2006. 352 с.
- Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. M., 1996. 288 с.
- Фон Франц М-Л. Процесс индивидуации : сб. Человек и его символы. М., 2006. 352 с.
- Дольто Ф. На стороне подростка. Екатеринбург, 2010. 720 с.
- Элиаде М. Аспекты мифа. М., 2010. 256 с.
- Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания М.-Киев, 1998. 462 с.
- Богачев А. М. Социально-психологическая безопасность российского общества : анализ сообщений, исходящих из подростковой субкультуры : матер. Межд. науч. конф. Глобальные вызовы современности и социальная стратегия российской системы образования. СПб., 2013. с. 255–
- Богачев А. М. «Синие киты как субкультура смерти», Бюллетень Центра этнорелигиозных исследований. 2017. № 3. с. 55–
- Алехин А. Н. Королева Н. Н. Личностно-смысловые составляющие образа мира подростков как детерминанты девиантного поведения при нарушениях психической адаптации // Психология стресса и совладающего поведения : матер. III межд. науч.- практ. конф. Кострома, 26–28 сент. 2013 г. в 2 т. / отв. ред.: Т. Л. Крюкова, Е. В. Куфтяк, М. В.Сапоровская, С. А. Хазова. Кострома, 2013. Т. 2, 302 с.
- Лурье С. В. В поисках русского национального характера // Журнал Отечественные записки. 2002. № 3(4). с. 61–
- Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М., 1994. с. 384.
- Фон Франц М-Л. Толкование волшебных сказок. М., 2004. 364 с.
- Эриксон Э. Детство и общество. Изд. 2-е, перераб. и доп. СПб., 1996. 592 с.
- Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996. 344 с.
- Воронцов А. В., Богачев А. М., Психологическая помощь в социальном и правовом аспектах // Управленческое консультирование. 2015. с. 90–
Поступила 09.12.2018
