Доклад, зачитанный на пленарном заседании Международной научной конференции «Феномен новых религий в ситуации религиозного плюрализма и религиозной конференции», 17 мая 2019, Пушкин, Санкт-Петербург. В докладе рассматриваются вопросы терминологической валидности термина «религиозная конкуренция» и специфика его употребления при описании различных модусов религиозной ситуации. Автор предлагает разграничивать реальную религиозную конкуренцию двух или более сравнимых акторов религиозной ситуации и ситуации псевдоконкуренции.
Ключевые слова: Религиозная конкуренция, религиозная ситуация, религиозный дискурс, псевдоконкуренция, религиозная коммуникация, религиоведческая терминология
Под конкуренцией, как правило, понимается борьба за рынки сбыта товаров и услуг для получения более высокой прибыли и других доходов. Иногда конкуренция понимается как соперничество нескольких субъектов ради достижения схожих целей. Термин используется в биологии, экономике, социологии, психологии и др. науках. Идентичного понимания термина не выработано. С недавних пор о конкуренции, а именно – о религиозной конкуренции заговорили и религиоведы, причем и здесь единого понимания термина нет. Есть общее представление о том, что если две религиозных организаций занимаются миссией на одной территории и в близких социальных стратах, то они, скорее всего, находятся в отношениях конкуренции. Понятно, что такого предварительного семантического консенсуса недостаточно для того, что словосочетание «религиозная конкуренция» рассматривать как сложившийся термин.
Поэтому понятие и термин «религиозная конкуренция», подобно большинству религиоведческих терминов, нуждается в уточнении. Несмотря на то, что концепция «религиозного рынка», к семантическому полю которого он относится, представляется вполне продуктивной при решении частных вопросов, связанных с изучением динамики религиозной ситуации, очевидно, что прямое заимствование экономических терминов и понятий в научный религиоведческий дискурс является неоправданным и способно привести к серьезным концептуальным искажениям. Поэтому термины семантических полей «рынок», «конкуренция» в религиоведении должны пониматься с учетом специфики именно религиоведческой проблематики.
Необходимо учесть и то, что сегодня термином «религиозная конкуренция» чаще всего оперируют публицисты (хотя, повторюсь, он все чаще фиксируется и в религиоведческих текста), причем само понятие конкуренции понимается в публикациях предельно широко. Так, всем исследователям, отслеживающим публикации на религиозные темы, многократно приходилось встречать претендующие на «аналитику» объяснения процессов социо-религиозной ситуации через апелляцию к «конкуренции».
Обычно именно желанием традиционных религий и конфессий (юрисдикций) получить конкурентные преимущества объясняются юридические (в т.ч. судебные) санкции в адрес различных маргинальных религиозных сообществ. Обвинения последних в экстремизме, нарушении законов и собственных уставов при этом зачастую подобными аналитиками игнорируется или рассматриваются как «ширма», скрывающая истинную цель «гонений». В принципе к таким «гонениям» может быть отнесено создание любых сложностей в сфере религиозной деятельности: от реальных судебных репрессий в 30-50 гг. ХХ века до закрытия молитвенного дома пожнадзором из-за плачевного состояния проводки или опечатывание отхожего места санитарной властью, что в целом говорит о девальвации гонений. Так, например, один из наших интервьюеров, Информант С., баптист, именовал «Иродиадой-гонительницей» ничем не примечательную работницу коммунальной службы, требующей от руководства общины зимой обеспечить уборку снега перед молитвенным домом.
Полагаю, что подобный ангажированный подход не только принципиально неверен, но и концептуально ущербен, поскольку может формировать совершенно искаженные представления о динамики религиозной ситуации. Это делает проблему терминологической валидности еще более актуальной.
Разберем две ситуации, долженствующие прояснить имеющиеся терминологические сложности.
Первая ситуация предполагает взаимодействие в рамках единого социального пространства двух или нескольких сопоставимых по социальному значению акторов религиозной ситуации, подобно тому, как мы это наблюдаем сегодня на Украине. В таких случаях мы отмечаем:
• Соизмеримость акторов социо-религиозной ситуации,
• Сопоставимость их материальной базы,
• Относительную сопоставимость их канонического статуса.
В подобных случаях предполагается, что конкурентное взаимодействие целенаправленно осуществляется всеми сторонами, а конкуренция (реальная или мнимая) реализуется как специфическая форма реальных коммуникативных отношений. Определим подобный дискурс как дискурс Двух Слонов. Именно такие отношения можно с большим или меньшим основанием определять как реально конкурирующие (с кем же, как не со слоном, может конкурировать другой слон).
Рассмотрим другую ситуацию. Наиболее активные адепты крайне малочисленного сообщества православного паттерна:
• именующего себя юрисдикцией и заявляющего претензии на статус истинной церкви,
• представляющего собой общество, в котором число прихожан сопоставимо с числом епископов (на церковном социолекте: «чуланные юрисдикции», «чуланщики»),
• в интернете обличающее всех и вся в ересях,
• пропагандирующее взгляды, балансирующие на грани экстремизма, напр., призывающее сжигать паспорта и уходить в таежные дебри, (попытка выстроить параллельные эксклюзивные социальные связи) в конце концов, оказываются фигурантами уголовного дела. После этого в СМИ известной ориентации появляются публикации, объясняющие случившееся «гонение» конкуренцией со стороны иерархов РПЦ.
Однако в реальности социальный статус «участников конкурентных отношений» явно несопоставим, поскольку данная карликовая юрисдикция актором религиозной ситуации не является, поскольку находится в пределах статистической погрешности, за пределами интернета встретить ее адептов затруднительно. Понятно, что не обладая собственной научно-теологической базой, сетью общественно-благотворительных организаций, развитой издательской сетью, епархиями, монастырями и приходами - сколько-нибудь реальной конкуренции такая «чуланная юрисдикция» никому составить не может априорно. Подобные отношения считать конкуренцией нет оснований.
Определим такой дискурс как дискурс Слона и Моськи. В этом дискурсе Слон молчит, он просто идет. Собственно, он может и не идти, а, например, стоять или сидеть (если последнее характерно для слонов). Сам факт его присутствия, его онтологический ранг уже оказывается способным формировать дискурсную среду, хотя это и «дискурс молчания» - на пустяки слоны не размениваются. Говорит же исключительно Моська, причем ее иллокуция сформирована фактом наличия Слона, при отсутствии последнего Моська вынужденно замолкает (обличать некого, смысл существования деактуализируется, уходить в тайгу не от кого и незачем). Подобная псевдоконкуренция, однако, не будучи конкуренцией реальной, может создавать видимость конкуренции, апеллируя к различным семиотическим фикциям, обладающим значительным перлокутивным потенциалом. Именно поэтому подобные стратегии могут:
• Использоваться как инструмент получения социальных и политических дивидендов,
• Способствовать решению психологических проблем адептов,
• Формировать область целеполагания в условиях постмодернистской разобщенности,
• Использоваться для объяснения отсутствия реальных успехов в миссии и социо-культурной деятельности,
• Формировать «теологию осажденной крепости», штурмуемой недобросовестными конкурентами,
• Использоваться для решения ряда практических задач.
Для подобного дискурса следует использовать термин «псевдоконкуенция».
Разграничение конкуренции и псевдоконкуренции является необходимым условием научной терминологической корректности.
Теперь нужно обратиться к понятию семиотическая фикция. В семиотике под ним понимается особый тип знаковой реальности, а именно ситуация, когда сигнификат – то есть область значения знака наличествует, а денотат – область обозначаемого - декларируется существующим реальности, а фактически он имеется лишь в дискурсе. Пример: на собрании работников фирмы объявляется - «В нашей фирме работают не ради денег, но ради престижа, поэтому мы не поднимает зарплату». Но на самом деле данная фирма – жалкая живопырка, престиж ее равен нулю, а работают в ней бедолаги исключительно из-за безвыходности. Это пример семиотической фикции. Престиж, относящийся к сфере денотации, находится только в дискурсе, причем только в одной дискурсной страте. Другой, реальный дискурс об этой живопырке будет, скорее всего, непечатный. Но действует эффект перлокутивности – я говорю нечто и этим как бы создаю фиктивную реальность и заставляю в нее поверить.
Почему дискурс по типу Слон и моська апеллирует семиотическими фантомами?
Для реальной конкуренции моська должна трансформироваться в другого слона (обратный вариант – обмельчания слона до моськи не рассматриваем. Конкуренция двух мосек никого не интересует). Если же этого не происходит, при константных денотатах – то есть слон остается слоном, а моська – есть моськой, конкуренция возможна лишь по дискурсу людоедки Эллочки, конкурировавшей с дочерью американского миллиардера. Но это очевидно шутовская конкуренция, она не просто обречена на коммуникативный провал, но в принципе апрагматична. Всем же в реальности понятно, что можно шкурку кошки до бесконечности перекрашивать под шанхайского барса – благородным мехом она от этого не станет. Кстати – здесь у литературных классиков, чьим образом мы воспользовались, представлена еще одна фикция: шанхайского барса в природе не существует.
В любом случае, реальная конкуренция здесь не предполагается, да она и не нужна, так как ни о какой борьбе за достижение сходных целей здесь не идет и речи. Задача, решаемая подобной семио-герменевтической стратегией, состоит в том, чтобы:
а) создать дискурс о конкуренции – заявления в прессе,
б) семиотизировать его, сформировать символический код мнимой конкуренции,
в) попытаться убедить малоинформированного читателя в том, что Моська в реальности даже не трансформировалась в слона, а всегда им и была, и только в силу национальной привычки не замечать слона, не была никому известна в таковом качестве.
Эта стратегия, безусловно, имеет отношение и к апологетике, и к формированию социального имиджа, но вот только реальной конкуренции она не предполагает. То есть реальность подменяется дискурсом, в нем формируются нужные с идеологической точки зрения условия, и они потом произвольно проецируются на реальность.
В условиях информационного общества создание семиотических фикций становится предельно простым и дешевым делом, а поэтому и использование данного приема для решения задач различной прагматики в области религиозной жизни наверняка будет развиваться.
