« Каждый человек имеет своё призвание. Талант – это знать его».
Ралф Эмерсон
Хотите, верьте, хотите - нет, но такого тембра, как у Сергея Менахина не было даже у великих итальянских звезд. У нас он "почти сгинул". Редкие записи! А ведь я слышал в концертах его Хозе, де Грие и Рудольфа из "Богемы". Дивное владение голосом, всё согрето сердцем, трагический темперамент паяца. Однажды на репетиции он спел высокую часть тесситуры в ариозо Канио и держал верхнюю ноту почти полминуты.
Как же сегодня на тусклом горизонте нашего шоу-бизнеса не хватает таких певцов. И как горько, что Сергей Менахин не доиграл, не долюбил, не допел и так мало оставил нам своих записей. И, тем не менее, забыть его - нет сил! Время бежит быстро, не за горами его 80-летие со дня рождения. Боль и восторг - это Сергей Менахин! Он стал звездой сразу, еще 1960-х годах, во время учебы в ГИТИСЕ, где учился у Сергея Ребрикова и Бориса Покровского. Позже был солистом в труппе Детского музыкального театра и в Московском театре оперетты.
Впервые я познакомился с ним там, где было традиционное место встречи актеров: правда, не в буфете, а в ресторане ВТО. Мы устроились по соседству и оба громко заказали фирменное мясное блюдо тех лет – «Филе по-суворовски». Он так тенорово «пропел» официанту заказ, что я обернулся и тотчас его узнал. Накануне видел его, в какой телевизионной передаче. Он пел про «черноглазую казачку» с оркестром под управлением Юрия Силантьева. Мне было известно, что он живет в моем районе, на м. «Ждановская». Всегда, когда я его видел, в голове мелькала мысль: «Надо бы познакомиться, ведь соседи». Задолго до этой встречи, в «Учебном театре ГИТИСА», я слышал, как Сергей пел арию Хозе. Вроде и не его роль – нужна фактура, рост, гвардейский разворот плеч, но происходило чудо: он пел таким мощным звуком, так ярко и уверенно, что все забывалось. В тот вечер весь зал вместе со мной кричали: «Браво!»
Когда ужин подошел к концу и было выпито по классическим «сто пятьдесят», мы оплатили свои счета и стали готовиться на выход.
Но вдруг в зал шумно вошла компания во главе, которой была дочь Брежнева Галина. Она двигалась с гордо поднятой головой, казалась крепкой, плечистой и была похожа на спортсменку, только что установившую мировой рекорд. Для всех присутствующих, это был стоп- кадр: неловкий и многозначительный…. Но только не для Сергея. Какой-то молодой мужчина из сопровождающих Галину шумно поздоровался с ним, стал обнимать и приглашать его к ним за стол.
-Нет-нет, Боря, не могу, - звонко ответил Сергей и что-то шепнул молодому человеку на ухо. Оба засмеялись и, пожав руки, Сергей пошел на выход. Чуть позже вышел и я. В это время Сергей безуспешно ловил такси. Я прошел вперед и неожиданно остановил машину раньше. Попросив водителя проехать чуть вперед, я остановил такси, открыл дверь и спросил: «Сергей вы на «Ждановскую»?
-Да, - удивленно и радостно воскликнул Менахин. Я имею давнюю привычку садиться сзади, поэтому Сергею предложил сесть впереди, рядом с водителем.
– Мы, кажется, соседи? – первым заговорил Менахин. - Вы ведь с Таганки? Я кивнул головой и добавил: «Я «таганский» с Вешняковской». - Тогда я «крепостной актер» с «Аллеи Жемчуговой» - подхватил он и рассмеялся. Сергей откинулся на спинку и замолчал. Вдруг заговорил. – «Черт побери, жаль мужика!»
-Вы о чем? – спросил я.
- Да вот, о явлении «пресвятой богородицы».
Я вспомнил о шумной компании, вошедшей перед нашим уходом, и заметил: - Вас, Сережа, чуть не заграбастали. Как удалось отвертеться?
- С Галиной Брежневой был мой кореш по ГИТИСУ – Борис Буряце. Вот его-то точно заграбастали. Продал Борька душу дьяволу. А ведь мог стать хорошим певцом.
- Он ваш приятель?
- Нет, мы вместе учились у одного педагога, Сергея Яковлевича Ребрикова в ГИТИСЕ. Три тенора – Пьявко, Менахин и вот это «чудо» – Буряце. Теперь уж и я подключился: вспомнил, как мне рассказывали, что из ГИТИСА вместе с Пьявко попал в Большой и возлюбленный Галины Брежневой.
- Да что вы, какой «вместе с Пьявко». Владислава Пьявко - прекрасного тенора, приняли в Большой раньше и по конкурсу из трехсот кандидатов, а Буряце подали на блюдечке с брильянтовой каемочкой. Он только числится в «Большом театре», а петь – не поет. Впрочем, один дебют у него был. И я был на нем. Зная скандальную биографию этого певца, я поинтересовался, как же это случилось?
- Он меня пригласил. Это была «Царская невеста» Римского – Корсакова. Спектакль давали в Кремлевском дворце. Сидел я в первом ряду, неподалеку от Галиной компании. Вокруг все в бриллиантах, парфюмерии - не продохнуть. Руки у всех в золоте, жестикулируют, громко говорят. А у меня еще в этот день зубы ныли, я был, как «больной» зуб в «золотой оправе». Это был единственный спектакль в КДС, в котором Борис Буряце исполнил одну из ведущих партий.
- И какую? – спросил я.
- Пел он лекаря Бомелия. Было невероятно смешно: зрители смотрели то на сцену, то на Галину Брежневу в первом ряду. В конце её друзья устроили Борису овации и преподнесли море цветов. Справедливости ради надо отметить, что Борис вполне профессионально справился со своей партией. Я его позже на каком-то концерте поздравил.
Такси выскочило на Рязанский проспект. Мы говорили о разных пустяках, и я неожиданно вспомнил, как он пел Хозе в «Учебном театре ГИТИСА». Сергей улыбнулся и с горечью сказал: «Господи, когда это было». Я растерялся и спросил невпопад: «Что, с голосом что-то случилось? На прошлой неделе ведь все было в порядке, я слышал, как вы пели про «черноглазую казачку».
- Про «глаза» то я пою, а вот то, что умею и люблю, не востребовано, пою для друзей и в ванной, когда бреюсь. Еще через паузу добавил: в Большой пробовался, хвалили в глаза и за глаза, а петь так и не дали. А этому Буряце – красная дорожка... В оперетте – мне всё про рост талдычили, а я выше Наполеона на два сантиметра. Когда в шутку об этом напоминаю - все смеются, а мне хочется кричать им - доколе! Или драться! Я ведь борьбой занимался. - Возникла долгая, тяжелая пауза. Ясно было, что его гнетет. Бог дал ему выдающийся голос, неповторимый тембр, а рядом не было тех, кто протянул бы вовремя руки и помог «посеванию», пожелав успеха, счастья и благоденствия.
Не знаю, что на меня нашло, но в каком-то дружеском порыве, по-свойски, я попросил его спеть. Вначале он поежился от неожиданной просьбы, но, развернувшись к водителю, спросил: можно ли? Тот кивнул. И вот, в старом, потрепанном такси зазвучал его голос. В первый момент я был ошарашен. Непривычно было слышать рядом такую звуковую мощь. Но это пение было таким красивым, таким щемящим, что невозможно было шелохнуться. Голос лился на почти беззвучном дыхании, на чистейшем итальянском языке, при этом взмывал на верхах так страстно, что наш водитель неожиданно остановил машину и стал слушать, опустив голову на руль.
Это была ария Неморино из «Любовного напитка» Г. Доницетти.
И в один миг, весь этот трудный день, поздно закончившийся спектакль, ужин в ВТО и дочка Брежнева с молодым «бриллиантовым любовником», показались мне такими мелкими, незначительными событиями, а вот этот проезд в такси, этот звучащий по всему Рязанскому проспекту неповторимый голос Менахина и этот сгорбленный над рулем незнакомый таксист, стали тем незабываемым потрясением, которое запомнилось мне на всю жизнь.
