Новости

Я убежден, что ни в коем случае всем нам не следует забывать о малых городах России, поскольку разразившиеся 25 лет тому назад в экономике и обществе разрушительные тектонические процессы оказались губительными, прежде всего, для нашей провинции. Например, тот город, о котором я буду здесь говорить – Бологое Тверской области – сократился за эти годы более чем на треть, в результате чего оказался потерянным сам его городской статус, что, впрочем, свойственно и многим другим некогда сильным и славным городам России. Теперь он получил витиеватый и неуклюжий бюрократический статус «муниципальное образование городское поселение город Бологое Бологовского района Тверской области».

Но для меня он был и остался хорошим, весьма самобытным из-за своего географического положения именно русским городом, и в этой статье я так и буду его называть. Тем более, что слово город хоть как-то, но присутствует в наименовании новоязовой административной единицы. И самое главное, уходят с такими городами в небытие активно влиявшие на всю нашу жизнь традиции и устои, происходившие из деревень и малых городов нашего поистине уникального государства. Символом такого запустения можно считать также новую напасть, которую нельзя скрыть даже от пассажиров проходящих сквозь Бологое поездов – нашествие ядовитого борщевика.

Теперь я понимаю, что мне очень повезло: хотя я всю жизнь прожил в замечательном Ленинграде – Петербурге, но в моей душе всегда еще был ручеёчек, проистекающий из моей малой родины, который, как я теперь понимаю, сильно повлиял на мой характер и заставлял соотносить свою жизнь с интересами и нуждами страны. Поводом же для написания этой статьи, где я постараюсь отразить не столько исторические факты, тем более, что их сегодня совсем не сложно найти на информационных просторах Интернета, а свое восприятие этого святого для меня места, послужил грядущий юбилей этого города – 3 июня, в мой день рождения, 1917 года тогдашнее Временное правительство присвоило Бологому статус города, причем внеуездного (вот так умели емко дифференцировать статусы городов тогдашние, закончившие гимназию бюрократы, тем более, что через год уже при большевиках, то есть те не стали ломать доставшийся им понятийный каркас, Бологое стал уездным городом!).

Такая поставленная перед собой цель написания статьи хоть чуть-чуть должна превратить этот текст в философский, в чем меня убеждает шедевр великого немецкого философа Мартина Хайдеггера (1889-1976) "Проселок". Это чудесное большое философское стихотворение в прозе, посвященное размышлениям о малой родине мыслящего современными реалиями человека, для меня представляет наиболее яркое, гениальное, в художественном плане ограненное, именно философское произведение о механизме формирования души человека через душу места, где он родился и рос. Применительно к художникам очевидная связь между местом пребывания и творчеством устанавливается элементарно. Об этом, например, применительно к Петербургу говорят замечательные книги (в том числе о Гоголе, Пушкине, Достоевском) великого питерского краеведа Н.П. Анциферова, все книги которого, включая его автобиографическую, собраны в моей библиотеке. Следуя ему, я уже отнюдь не случайно употребил применительно к определенному месту метафору «душа», поскольку центральной в творчестве Анциферова стала замечательная книга «Душа Петербурга». Итак, я хочу привести сначала накопленные в детстве и юности образы города и жителей Бологого, потом представления, сложившиеся в процессе моих достаточно долгих жизненных размышлений. Здесь я постараюсь следовать классическому инженерному (а я всю жизнь был инженером) подходу – от непосредственного восприятия к осмысленному непосредственному.

Как все-таки приятно встречать упоминания о моей малой Родине – детской столице моей автогеографии. (Номинальная столица для меня, конечно, была, есть и, надеюсь, останется - Ленинград – Санкт-Петербург!) Например, Лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский пишет в 1960 г.: «Сегодня ночью/ Я Возьму Билет/ До Бологого» (прописные буквы – у автора). Раз он брал билет, значит, и побывал в Бологом. Последний раз я обнаружил Бологое в дневниках великого Андрея Платонова (16 книжка, 1937). «Шура – ученица педагогического техникума в Бологом». В мои детские года этот техникум трансформировался в педучилище, я хорошо помню то ныне снесенное его большое двухэтажное деревянное здание, что ближе к центру города вблизи Дома культуры. В нем преподавали закадычные школьные подруги моей мамы родные сестры: тетя Шура Терентьева (Александра Ильинична) и тетя Тася (Таисия Ильинична). Хочу обратить внимание, что имя-то как у платоновской отметки в памяти! А кстати, значит, требовалось в Тверской (тогда Калининской) области в те года столько учителей начальных классов!

Тетя Шура была матерью замечательного человека – директора бологовской музыкальной школы Бориса Иродионовича Маркоишвили. Для меня его образ непосредственно связан с бологовскими традициями 50-х и 60-х годов, конечно же, прошлого столетия (может и более давних, я просто не знаю), когда в течение нескольких (!) дней в городском Доме культуры ежегодно проводился фестиваль самодеятельности. На этих фестивалях постоянно выступал с прекрасной игрой на баяне Боря Маркоишвили. Его мать была очень жизнелюбивым, веселым человеком. Мне не кажется случайным, что вышла замуж тетя Шура именно за грузина, в нашем сознании, представителя самой веселой поющей нации на всем пространстве бывшего СССР. Сегодня, после того, как нас втянули в глупейшее и очень опасное противостояние друг с другом, так и хочется вспомнить слова Рюрика Ивнева: «Как можно жить без Грузии – не знаю/ И не хочу я этого узнать». Вспоминаю всегда об этой оценке, когда смотрю в записи замечательный спектакль Театра Сатиры по пьесе А. Арканова и Г. Горина «Маленькие истории большого дома», где режиссерами были Андрей Миронов и Александр Ширвиндт. В первой истории этого спектакля (там, где муж, как влюбленный рыцарь, совершенно искренне каждый день покоряет свою жену с серенадами и залезанием на высокий балкон к ней) одна из героинь высказывает как раз претензии своему мужу-грузину, что он живет совсем не как грузин. Потом тетя Шура разошлась со своим грузинским избранником. Я-то прекрасно знаю, какой ценой ей, одной, без мужа, удалось дать сыну приличное музыкальное образование (а потом, он получил и высшее). Бологому очень повезло, что директором их музыкальной школы (по-моему, все-таки школы искусств) долгое время был именно Борис, к сожалению, очень рано ушедший из жизни. (но, правда, и Бологое серьезно отнеслось к этой школе, раз передало ей здание бывшего горкома партии). Это был очень яркий и очень красивый человек, настоящий интеллигент, преданный патриот своей малой родины. По-видимому, его очень ценили в Бологом, поскольку ему была выделена квартира в самом престижном доме, там, где в предвоенные годы располагался магазин торгсина («торговля с иностранцами» - так называлась сеть магазинов, где за драгоценности можно было приобрести дефицитные товары, такой тип магазина обессмерчен легендарной блатной песней «Мурка», где «раньше ты носила туфли из торгсина»). Борис всегда очень активно занимался поиском талантов, при этом сам умел играть практически на всех музыкальных инструментах. А один из его учеников и преподавателей теперь заслуженный артист России Валерий Кулешов прославил бологовскую музыкальную школу и ее руководителя на весь мир. Об этом довольно подробно писал коротичевский "Огонек" (№24, июнь, 1988), в то время выходивший действительно миллионным тиражом. Последний раз я с Борисом виделся, когда он забирал тело своей матери для захоронения в Бологом. (Тете Шуре вторичным браком удалось перебраться в Ленинград). К сожалению, и он сам вскоре последовал за своей мамой.

У В. Набокова в комментариях к “Анне Карениной” в "Лекциях о русской литературе" нашел следующее упоминание о моем родном Бологом под рубрикой "остановка": "Станция Бологое расположена на полпути от Москвы в Петербург. В 1870 г. там была 20-минутная остановка вскоре после полуночи, чтобы пассажиры успели выпить остывший чай в буфете". Потом этот буфет любил навещать акунинский сыщик Эраст Фандорин. А сколько полезной информации можно почерпнуть там же о самой железной дороге в набоковской рубрике "станция": "Вокзал Николаевской, или Петербургской железной дороги в северной части Москвы. Эта дорога построена в 1843-1857 гг. Скорый поезд проходил расстояние от Петербурга до Москвы (около 400 миль) за двадцать часов в 1862 г. и за тринадцать – в 1892-ом. Выехав из Петербурга около 8 часов вечера, Анна прибыла в Москву на следующий день чуть позже 11 часов".

Будучи уроженцем Бологого, никогда не знал, что первоклассный поэт серебряного века В. Ходасевич свою первую книгу "Молодость" писал именно в Бологом. Мне в детстве, к сожалению,  никто не рассказал, что в Бологом И.И. Пущин - Жано, тот, про которого Пушкин сказал "Мой первый друг, мой друг бесценный", обрел после сибирской ссылки недолгое свое семейное счастье с Натальей Дмитриевной Фонвизиной - прообразом великой пушкинской Татьяны Лариной, тогда вдовой другого декабриста генерала М.А. Фонвизина. На другой стороне озера (бологовцы говорят, "за озером"), где всегда были роскошные березовые рощи, была дача лицейского друга Пушкина адмирала русского флота Ф.Ф. Матюшкина (о нем и о его путешествиях, кстати, много и с любовью рассказывается в двухтомнике об освоении Арктике, выпущенном в свет нашей ПАНИ). Ведь, наверное, тогда еще вошло бы в меня еще сильнее чувство сопричастности с нашим национальным великим гением и с нашей великой историей. Опоздал, упустил, не посетил в детстве эти места, теперь уже здесь я просто турист, осматривающий достопримечательности, да и только… Тем более, в передаче о Бологом по каналу «Культура» эти места показаны в нынешнем жутком состоянии.  

Маршак, кстати, по крайней мере, дважды упомянул в своих стихотворениях для детей мой родной город Бологое: «Это что за остановка – Бологое или Поповка?» про питерского рассеянного человека с Бассейной улицы и «Письмо - /В Бологое. /А вот заказное /Пойдет за границу – в Берлин./» («Почта»). Ну, и конечно, до сих пор о Бологом напоминает популярнейший эстрадный шлягер певца Буйнова с «где-то между Ленинградом и Москвой».  

Здесь хочется также процитировать стихотворение «Неделя детской книги» замечательного, ныне почти забытого поэта Валентина Берестова об умении жить вне, пусть даже важной, жизни (ведь в провинциальный город приехал на встречу с тобой сам великий писатель!), тем более, что оно о моем родном городе Бологом:

Бологое, Бологое…

На озерах синий лед.

Вдоль по речке с острогою

Ходит мальчик, рыбу бьет.

И с азартною ухмылкой

Он пронзает рыбу ту,

Алюминевою вилкой,

Что привязана к шесту.

До меня ль сейчас мальчишке:

Встреч со мною он не ждет.

И на праздник детской книжки,

К сожаленью, не придет.

Рыб-то, рыб в воде холодной!

Остальное – суета,

И душа его свободна,

Потому что занята.

Кстати, мы с ним, наверное, видели одного и того же мальчонку, поскольку такой способ рыбной ловли в Бологом был совершенно не популярен.

В книге про Н.А. Некрасова, когда-то самого любимого поэта русской провинции, сейчас уже практически не читаемого, я обнаружил, что тот любил охотиться именно в бологовских лесах. Этот факт может служить хорошей их характеристикой. В Бологом любил охотиться и Александр II со своей свитой.

Видимо бологовцем в 60-70 гг. прошлого века в ЦКБ-302 были разработаны, а судостроительными заводами выпускались рыбодобывающие дизельные суда типа "Бологое" по проекту 395 с полным водоизмещением 315 тонн и скоростью хода 10 узлов.

Моими земляками являются первая русская женщина врач А.Я. Луканина, конструктор ножных и ручных протезов Б.Ф. Ефремов, прекрасный детский писатель Радий Погодин, учредитель книгоиздательского товарищества "Знание" К.П. Пятницкий.

Город был напрочь связан с музыкой. О тогдашней тяге к ней, на мой взгляд, очень рельефно говорят гастроли какого-то там «кочевого» театра с оперой «Наталка-Полтавка» (а может быть «Запорожец за Дунаем»?). Этот спектакль в 50-х годах имел в Бологом полный аншлаг. Вплоть до полной победы социализма (30-е годы), начиная с 80-годов XIX века, Бологое славилось производимыми музыкальными инструментами, созданными такими яркими мастерами и организаторами, как Якк, Митрофанов, Митропольский, Плюснин. Так, двухрядная гармонь "бологовка" экспонировалась на международных выставках, где она было отмечена высокими наградами. Она не только красиво звучала, но и имела хороший дизайн. Цена этой гармони обеспечивала ее широкое распространение среди среднего класса. Выпускались также фисгармонии, в основном, для церковных нужд, рояли и даже несколько органов. К сожалению, я только понаслышке знаю о митрофонах - маленьких ручных фисгармониях, предназначенных для работы с хором. А уж петь в Бологом любили. Основатель Краснознаменного ансамбля песни и пляски Советской Армии А.В. Александров, будучи тогда регентом бологовского Покровского собора, руководил тремя церковными хорами, да еще и вел хоровые классы в железнодорожном училище. В Бологом у него родился сын (Б.А. Александров), который впоследствии возглавил созданный отцом ансамбль.

Здесь хочется процитировать замечательного бологовского краеведа Виктора Сычева: "Я например, тот факт, что будущий лауреат и музыкальный генерал Александров, а в те времена - выпускник Петербургской консерватории, взялся руководить тремя церковными хорами в Бологом - ставлю в заслугу не ему, а бологовцам. Значит, было с кем работать великолепному дирижеру и композитору. На бездарей не стал бы время тратить".

Так что в создании святой и страшной для каждого русского человека песне "Священная война", есть какая-то толика музыкального Бологого. (Конец 2016 г. принес нашей культуре мощный урон – в авиационной катастрофе погиб хор и нынешний руководить этого замечательного александровского ансамбля. Вечная им память!) Наверное, неслучайно в последние годы был создан в традициях геральдики старых русских городов очень эффектный и красивый герб для Бологого, где на голубом фоне симметрично расположены три желтых колокольчика, объединенные общей круглой дугой. Я думаю, что эти колокольчики также были продукцией бологовских мастеров и опять же музыкальной.      

С удовольствием узнал, что 26 апреля 2007 г. на должность начальника Межрегионального управления Рособоронзаказа по Северо-Западному Федеральному округу назначен бологовец Александр Васильевич Свинцов. Он родился 29 августа 1950 г. в поселке Выползово Бологовского района Калининской обл. В Выползово в годы моего детства находилась авиационная часть (о нынешнем времени – умолчим), где то ли служил, то ли был вольнонаемным бабушкин родственник, по-моему, дядя Саша. Он к нам в Бологое часто заезжал, тем более, что из Бологого в Выползово ходил автобус с автовокзала, что стоял на краю площади, где когда-то был огромный собор, а после его «планового» сноса – памятник Сталину, который также «планово» снесли. Дядя Саша, как я теперь понимаю, был настоящим мужиком, он умел с нами детьми разговаривать на равных, базируясь в том числе на сведениях из жизни той самой авиационной части, то есть, приобщал нас к реальной жизни защитников Родины. Помню, как меня поразили его слова, что в Выползово есть огромное кладбище летчиков – тружеников создания безопасного авиационного неба над СССР. Вот, оказывается, какой ценой создается и осваивается новая авиационная боевая техника. А потом он много рассказывал про Великую Отечественную. После общения с ним, я всю свою жизнь считаю, что в долгу у военного и послевоенного поколения воинов и создателей боевой техники и горжусь своим грамотным выбором профессии. К сожалению, как бывает часто в жизни, с уходом из жизни моей бабушки разминулись мы с дядей Сашей. А я был тогда еще несмышленыш, да, наверное, и Выползово был тогда закрытым городом. Один раз ехал по шоссе в Москву и увидел указатель на Выползово, и у меня на душе защемило.

В 1972-1995 гг. тот самый уроженец Выползова А.В. Свинцов служил на дизельных подводных лодках четвертой эскадры подводных лодок Северного Флота в г. Полярный, прошел все командные должности (от командира торпедной группы до командира эскадры). В 1995-1999 гг. – первый заместитель командующего Кольской флотилией разнородных сил. Участник 17 автономных плаваний (боевых служб) длительностью от 30 до 250 суток. Участвовал в государственных испытаниях различных образцов торпедного, минного оружия, вооружения и техники подводных лодок, в приеме оружия, вооружения, техники и оборудования подводных лодок и самих подводных лодок от промышленности. Контр-адмирал. Кроме него, бологовская земля родила еще одного флотоводца Героя Советского Союза В.Т. Виноградова, командира атомохода, совершившего кругосветный поход в подводном положении

Как доказал замечательный бологовский краевед Виктор Сычев, именно на бологовском вокзале в семнадцатом году вершилась трагедия, связанная с отречением Николая II от власти.

Итак, в связи с моим очень счастливым детством я уже начал здесь рассуждать о Бологом. Такая форма склонения названия города будет здесь предпочтительней, хотя бы потому, что ее недавно в первой строфе стихотворения "Нет времени": "Нет времени читать статьи глупцов,/ набрать грибов ни в Бологом, ни в Бремене/ нет времени. И даже на любовь/ нет времени" обессмертил классик моего поколения Андрей Вознесенский. В цитированном уже стихотворении И. Бродского имя Бологое также склоняется. Ниже приводимые факты о Бологом почерпнуты из трудов бологовских краеведов И. Багажовой, М.А. Иванова, Н.И. Дубровицким, Л.А. Поляковой. Особо хочется отметить труды очень талантливого поэта, историка, публициста, художника, краеведа Виктора Васильевича Сычева, который, к сожалению, умер молодым. Как замечательно, что в 1998 г. издательство "Русская провинция" выпустило, вероятно,   его "полное собрание сочинений" - книгу "Меж двух столиц", где представлено его интересное поэтическое, историческое и даже живописное наследие. На бологовском погосте его могила находится совсем близко от могилы моих предков, за которой сейчас ухаживает семья моего родственника Алексея Яковлевича Никитина - работавшего учителем физики в 11-ой бологовской школе после возвращения с семьей из сибирской ссылки, куда он попал при злопамятной коллективизации как член (дошкольник) семьи кулака - Якова Никитича Никитина, родного брата моего деда. Стихи Виктора Сычева открывают также интересный поэтический сборник бологовских поэтов "Озерный край", изданный в Санкт-Петербурге в 1995 г. Кстати, этот бологовский классик в своих произведениях также склоняет имя своего родного города. Это еще одна причина и мне следовать такой традиции. Кроме этого, повторяю, замечательного поэта в сборнике представлены также стихи Людмилы Грековой, Александра Широкого, Николая Николы (Николая Николаева), Ольги Шелест (Ольги Мефтяхдиновой), Геннадия Лачина, Владимира Границына, Маргариты Ухановой, Марии Лазаревой. Поверьте, бологовская земля оказалась очень любовно воспета и исследована этими замечательными подвижниками, убежденными патриотами моей малой Родины.

К началу ХХ века в Бологое переехали мои предки по матери – Никитины - из деревни Старово, находившейся от Бологого поблизости, в которой проживали тверские корелы (карелы), которых спас от уничтожения и вывез из Прибалтики Петр I. Тверские корелы – это потомки финских племен, начиная с XVI в. эмигрировавших в силу разных обстоятельств с территории современной Финляндии и северо-западных областей Карельского перешейка. Наиболее массовой была миграция корел на земли Верхней Волги в XVII и в начале XVIII вв. Была когда-то и земля Карела, которой новгородцы завладели в 1278 г. Недавно провел для себя исследования и установил, что действительно есть такая деревня в Тверской области, и находится она в Рамешковском районе Диевского округа. В 1873 г. в ней проживало 184 корела, в 1989 г. – 17. Кроме этой деревни в этом округе находятся следующие корельские деревни: Вилово, Диево, Ершиха, Кукуй (не оттуда ли самая гениальная частушка: «По реке плывет топор/ Из села Кукуева./ Ну, и пусть себе плывет/ Железяка .у.ва!», где всё поэтически многозначно и, вместе с тем опять же поэтически компактно и точно, даже матерное слово), Староверховье, Рождество, Сафроново, Черногрязье. Впоследствии при Сталине эта национальность была фактически ликвидирована, по-видимому, просто из-за своей малочисленности. По отзывам бологовцев, они недолюбливали жителей корельских деревень из-за их трусости - они, оказывается, просто отказывались участвовать в диких пьяных «праздничных» драках, типа стенка на стенку, которые так талантливо воспел в "Сибирском цирюльнике" кинорежиссер Никита Михалков. Восхищаюсь мудростью и уважением к жизни своих, теперь уже далеких предков! В памяти нашей семьи сохранилось воспоминание о моем прадеде кореле, деде Никите, который носил окладистую бороду и любил, прихлопывая, петь, по-видимому, очень хорошую (там есть грамотное и редкое звуковое сочетание - аллитерация - "уча-ечи-уча"), озорную плясовую, которую я, к сожалению, нигде, никогда не мог услышать полностью: "Куча гречи, куча гречи, куча гречи у ворот!". А как здесь хорошо - короткое и завершающее "у ворот". По-видимому, именно он своим именем установил фамилию своим многочисленным потомкам.

Об этой аллитерации на "ч" недавно прочитал у Набокова в его комментариях к "Евгению Онегину". Речь идет о следующих строчках из чернового варианта XLVI строфы первой главы: "Я стал взирать его очами, с Его печальными речами Мои слова звучали в лад". А теперь Набоков: "Великолепная четырехкратная аллитерация на -ча-, которая у Пушкина столь часто украшает строки, проникнутые наиболее пронзительным чувством; два самых известных примера - "очи чаруют" в "Талисмане" (1827) и "очей очарованье …прощальная краса" в стихотворении "Осень" (1833). Для русского слуха звук ч, встречающийся во многих красивых словах "чудо", "чары", "чувство", "чу", ассоциируется с соловьиной трелью. Другая восхитительная аллитерация на ч встречается в "Бахчисарайском фонтане" (стих 493-496), где она передает и чувство и звук: "Есть надпись: едкими годами/ Еще не сгладилась она./ За чуждыми ее чертами/ Журчит во мраморе вода…". У Е.А. Баратынского похожая и даже более последовательная аллитерация есть в поэме "Бал" (1827): "Следу мучительных страстей,/ Следы печальных размышлений/ Носил он на челе; в очах/ Беспечность мрачная дышала…" (Беспечность мрачная - типичный для Баратынского тугой узел смещенных значений)".    

Наконец, хочу здесь привести замечательную фразу, как пример рассматриваемой аллитерации, из стихотворения титана Возрождения Микеланджело в переводе Андрея Вознесенского: "Кончину чую".

Название Бологое для моей Родины проистекает, по-видимому, от благоприятности места жительства. Соответствующее слово "благое" в последствие трансформировалось в эффектное Бологое. Бологовцы всегда очень красиво и необычно строили свою топонимику. В Бологом прямо около железнодорожного вокзала, по другую его сторону, чем расположен город, находится маленькое озеро. Раз маленькое, то, как метко назвали его жители - Огрызковское. Есть улицы Змейки, одна из дорог из города в лес называется Васькина тропка (именно, тропка), одно из озер называется Глубочиха, слобода вдоль реки называется Замостье, есть также Елкина дача, Островок. Еще более красиво называются "пригороды" Бологого и окрестные деревни - Медведево, Кафтино, Куженкино, Выползово, Подлипье, Горка, Хотилово (в этой деревне в военные годы был мой любимый писатель Андрей Платонов). Хочется также отметить, что уже давно название одного из "пригородов" звучало на американский манер - Бологое 2 (так и говорили, "Бологое два"). Маленькая речка, в которую в паровозном депо сливали использованные нефтепродукты, протекающую в двух домах от моего отчего дома, называлась метко - Нефтянка. Эта речка была так испорчена и захламлена, что, казалось, ей никогда нельзя будет ожить. Однако, в «мои» 50-е годы именно вдоль этой речки началось жилищное строительство - поставили свои дома А-вы и С-ко. С Витькой С-ко, который был чуть младше нас, мы впоследствии очень подружились и играли. Паренек был очень не плохой, шустрый, шкодный, веселый. Оказывается, когда вырос, то пристрастился к чертову зелью. Кончилось тем, что он был убит в пьяной драке.

В последний мой приезд я мог еще раз убедиться, до чего же сильна Мать Природа - ведь затянулись эти безжалостные техногенные шрамы, после того, как исчезло в Бологом депо, теперь Нефтянка - это нормальная, довольно милая речушка, а вдоль нее даже строятся дачи. Одно название соседней деревни Березайка, используемое в школьном фольклоре всей страны из-за рифмы вылезай-ка, слезай-ка, угадай-ка, чего стоит!

Конечно, в Бологом есть своя главная улица - улица Кирова (бывшая Александровская), проходящая через всё Бологое. На ней расположен административный и торговый центр Бологого, который всегда назывался "городом". "Пойти в город" для бологовца означало сходить в магазины, на рынок, на почту и т.п. В хрущевское время магазины в "городе" были обычным местом проведения "досуга" бологовцев - надо было часами стоять вместе с детьми (давали-то продукты по головам, хорошо хоть не по карточкам!) в очередях за хлебом, мукой, сахаром и т.п. Меня бабушка использовала как ту самую голову, хотя и не бологовскую, но никто этого не проверял. Да иногда кто-нибудь из очереди просил еще и с ним подойти к вожделенному прилавку. Точно помню, что за это никаких наград нам мальцам не доставалось. Но мы не отказывали в этих просьбах, а продавцы не замечали такого обмана. До талонов тогда еще дело не дошло. После тех очередей меня уже ими не удивишь. Как бы мы не ругали современную постперестроечную жизнь - очереди-то исчезли, правда, все это на грани чуда, поскольку требуемого для обретения подлинной независимости производства, особенно сельскохозяйственного, в стране практически нет. В дореволюционное время на этой улице располагалась усадьба князя П.А. Путятина (поэтому до Александровской - в честь царя Александра II, а потом проспекта Кирова улица называлась Княжеской), фундамент которой использован уже в советское время при возведении замечательного Дома культуры, где был достаточно большой кинозал, приличная библиотека, как детская, так и взрослая. Улица Кирова идет вдоль берега красивейшего большого Бологовского озера. От этой улицы ответвляются остальные бологовские улицы. На одной из них, начинающейся прямо от Дома культуры - улице Максима Горького в доме 11 жили мои дедушка и бабушка со своими многочисленными детьми, вероятно в этом доме я и был "задуман" моими родителями.

Моя родина - Бологое существует как минимум 500 лет. Впервые "сельцо Бологое над озером Бологим" упоминается в писцовых книгах 1495 года, когда после присоединения Новгородской земли к Московскому княжеству по всем бывшим Новгородским пятинам и погостам прошла перепись населения и владельцев земли. Одновременно были взяты на учет все земли и рыбные ловли. Вот эта запись в писцовой книге: "Сельцо Бологое над озером Бологим, в нем церковь Усекновения главы Иоанна Предтечи: двор попа Ивана, двор дьяка Данилко без пашни". Село Бологое входило в Бологовский погост. Погост в прежнем (новгородском) употреблении означал большое село с администрацией окрестного края. Именно такая семантика для слова погост активно использовалась и в "Повести временных лет" Нестора-летописца. В современном русском языке погост - это церковь с кладбищем. Из приведенной записи следует, что Бологое было уже административным центром, а значит, существовало задолго до упомянутой переписи. Первые поселения людей на берегах Бологовского озера ученые относят к периоду позднего неолита. С начала III тысячелетия до новой эры люди каменного века облюбовали эти места, где было больше пищи, особенно в богатых рыбой озерах и речках. Здесь также был большие запасы кремния и камня для изготовления охотничьих орудий. Эти люди селились небольшими поселениями в примитивных ямах - землянках. При проведении раскопок в районе Бологого, в которых участвовал знаменитый художник Николай Рерих (в Бологом он нашел свою супругу, здесь у них родился сын Юрий - будущий ученый), в самом нижнем древнем слое, смешанном с золой и углем, были найдены отбивные кремниевые орудия, изделия из янтаря, окаменелые гигантские раковины. Во втором слое обнаружены кости кабанов, бобров, торфяникового быка, выдр, куниц, белок, зайцев, медведей, крыс и мышей, щук, поделки из кости, рыболовные крючки, черепки керамических изделий, кусочки краски, глиняные грузила для сетей и пряслица. В окрестностях Бологого были также найдены бивни мамонта. Эти находки включены сегодня в экспозиции археологических отделений антропологического музея в Санкт-Петербурге и исторического музея в Москве, а также Эрмитажа. О Бологовской стоянке первобытного человека говорилось в последней "сталинской" Большой Советской энциклопедии.

Перед революцией Бологое дало миру пример трагедии, которая почему-то исчезла из учебников по охране труда и безопасности жизнедеятельности. Здесь 21 февраля 1911 года загорелся кинотеатр, и погибло 64 человека, из них 43 - дети. Если учесть еще впоследствии погибших от ожогов, то число жертв достигло 101. Причины пожара состояли в загорании кинопленки от искры, служившей источником света, плюс рядом стоявшие бутылки с бензином. Суть трагедии, помимо обычного в этих случаях отравления удушливыми газами и дымом, состояла в том, что выходные двери в кинозал открывались только внутрь. Толпа кинозрителей в панике заклинила эти двери, которые были настолько хорошие, что их выломать напором такого количества людей не удалось. Управлять людьми в состоянии паники и просить их отойти от дверей, по-видимому, оказалось также невозможно. С тех пор во всем мире двери в помещениях, где может скопиться большое число людей, открываются только наружу. На месте этой жуткой трагедии по замечательному русскому обычаю был поставлен общий памятник - православная часовня. В коммунистическое время мы, бологовцы, проживающие в Ленинграде, узнав, что рядом строится здание горкома партии, боялись, что эту часовню снесут. Ничего, выстояла!

Хочется указать на одно обстоятельство, говорящее о градостроительном вкусе бологовских властей. Во-первых, вокруг красивейшего большого Бологовского озера, являющегося природной доминантой Бологого, можно ходить по всему периметру. Совсем как в Юрмале, где даже дачу Косыгина «заставили» не преграждать пляж! Все дома находятся на определенном расстоянии от озера, хозяева этих домов строят деревянные мостки, каждый напротив своего дома, с которых берут воду, стирают, ловят удочкой рыбу, пристегивают лодки и т.п. Хочется специально отметить, что эта дорога вдоль набережной, как впрочем, и сам город, чистые, а вблизи берега мне удалось в последний мой приезд увидеть выводки дикой утки. Это считайте - в центре города, ну чем ни город западноевропейского типа, где так трясутся над экологией! Во-вторых, места для новостроек выбраны так, что они не разрушают традиционную, кстати, очень красивую панораму города, которую можно наблюдать из его центра. Например, микрорайон пятиэтажек вынесен за озеро, да еще и в сторону от центра - его попросту не видно. К нему, кстати, ведет чудесный, наводимый уже много лет наплавной мост через озеро. Беспокойство властей о панораме своего города можно почерпнуть также и из следующего факта уже моей жизни. Когда я, будучи школьником, отдыхал летом в Бологом (в 50-е годы), я, как обладатель фотоаппарата «Смена», занимался в бологовском Доме пионеров фотографией. Заметьте, без звука меня "иногородца" приняли в кружок. Нам пришлось вместе с замечательным руководителем этого кружка (к сожалению, забыл его фамилию и имя-отчество) выполнять заказ бологовского горкома партии. Мы должны были на лодке плыть на определенном расстоянии около берега и фотографировать по частям панораму всего тогдашнего Бологого, наверное, на всякий случай и для истории. Мы это заказ выполнили, по крайней мере, я участвовал также в проявлении нескольких фотопленок и печатании большого числа фотографий. Узнать бы, где сейчас эта фотографическая панорама. Для меня она дорога тем, что она стала началом моей деятельности по созданию высокоинформативных панорамных мониторинговых систем. В-третьих, Бологое знает и капитальное, но удивительно грамотное переустройство природы. В конце XIX века было вырыто (вручную, без экскаваторов и бульдозеров!) русло реки Бологовки, что вытекает из озера около нынешней Первой городской школы. Зато река, связывающая Огрызковское и Бологовское озера, мешавшее созданию рыночной площади, была полностью засыпана. Кому сейчас придет в голову, что эта достаточно полноводная река Бологовка искусственная! Я к ней много раз ходил по воду. Наконец, Бологое дает пример хорошего сочетания архитектурных стилей. Посмотрите, как обычно просторен двор около деревянных бологовских домов, и как они достаточно далеко друг от друга отстоят. Деревянные и каменные дома, как правило, формировали однородные фасады улиц. Очень грамотно вписались в архитектуру города такие здания, как Троицкая церковь, несколько помпезные здания железнодорожной школы и отделения Октябрьской железной дороги, здание бывшего торгсина, купеческие дома, поликлиника около часовни, больницы, упомянутый уже Дом культуры, водонапорная башня, банк, фабрика-кухня, выстроенная в конструктивистском стиле, каменные и деревянные магазины, которые бологовцы любили называть по их номерам. Как жаль, что не уцелело здание Бологовского педучилища, что находилось рядом с Домом культуры, по-видимому, исчезло и само педучилище. Грамотно и красиво на горе расположено бологовское кладбище, интересны Первомайский мост и бывшая рыночная площадь, сад при доме культуры с раковиной у танцплощадки и лодочной станцией, стадион.

Потом и мой дед со своими двумя женами нашел свой вечный покой на том самом кладбище под его любимой липой. Почему с женами? Для меня слово бабушка, благодаря величайшей мудрости, деликатности и культуры моих родных, всегда было понятием собирательным. Первая жена деда, которая и должна быть моей истинной бабушкой, умерла в годы войны незадолго до моего рождения, как сейчас говорят, после тяжелой и продолжительной болезни. Свалившиеся на нее тяжкие физические недуги она переносила стойко. Ей не помогла рубаха юродивого, почитавшегося в Бологом святым, на которой были ржавые следы от тяжелых вериг и которую вешали ей на спинку кровати. После ее смерти дед женился вторично на замечательной русской женщине Татьяне Ефимовне Филипповой, которая себя рассматривала хранительницей того порядка и уклада, что был в доме уже установлен ее замечательной предшественницей. У нее не было своих детей, и вся ее любовь была направлена на нас внуков. Она была петербурженка, и в Ленинграде с первым своим мужем занималась заготовкой кож и шкур по окрестным городам и весям. Наверное, основной их сферой такого промыслового влияния стало Бологое, поскольку, когда в стране началась борьба с частниками и кулаками, они, спасаясь от пролетарского гнева, всё бросили в Ленинграде и переселились в Бологое. Там ее муж вскоре умер, а дальше все как у людей, по-житейски образовалась новая семья. В доме на видном месте всегда висели фотографии первой бабушки и росли ее любимые комнатные растения. Фотографии по русскому обычаю размещались, как правило, чохом в общей рамке. Она мне преподала и самый серьезный урок любви к своей стране. Когда я стал пионером (октябрят тогда не было), она, нахлебавшись вдоволь от тогдашних властей, одобрила этот шаг в моей жизни и продолжила: «Потом .будь комсомольцем и партийным – мужик должен жить по законам страны и стараться сделать как можно больше для всех. Только никогда не иди против совести и, если будешь у власти, не делай зла». Кстати, будучи в партии, мне никогда не было стыдно за свои действия и за политику партии, и я всегда дорожил своим званием. Считал, что не все у той власти получается, но нужно честно работать, чтобы чаще получалось.

Что меня всегда поражало в Бологом, так это тогдашнее стремление его жителей дать своим детям хорошее образование. Это давняя традиция для города, может быть постоянно подпитываемая близостью сразу к двум российским столицам. По крайней мере, большинство моих бологовских друзей детства и знакомых, получивших высшее образование, осели в Москве и Санкт-Петербурге, а также в других крупных промышленных центрах. Школ в Бологом всегда было достаточно, школьные здания поддерживались в хорошем состоянии, более того, для них постоянно строились новые корпуса, например, для 11 школы построено относительно недавно хорошее здание напротив моего отчего дома, преподавание всегда велось основательно, учителя были замечательные, что чувствовалось, прежде всего, по уважительному и благодарному отношению к ним жителей самых разных возрастов. Ну и конечно, об этом говорил высокий процент поступавших в тогдашние столичные вузы. Вместе с тем, именно в Бологом я увидел последствия неподготовленных реформ, которыми так богата история нашей страны, особенно, в области образования. В хрущевские времена, следуя в общем-то благим намерениям, был введен, как всегда, внезапно в качестве вступительного экзамена в вузы иностранный язык. В те года, когда еще тянулась полная изоляция от внешнего мира из-за навязанной нам политики железного занавеса, где же было взять в провинции хорошего учителя иностранного языка? Можете себе представить бедственное положение тогдашнего, да и сегодняшнего выпускника провинциальных и особенно сельских школ. Мне кажется, что сегодняшние реформаторы образования, сокращая общее число уроков под флагом борьбы с перегрузками, но почему-то не с безнадзорностью, при этом, увеличивая число часов физкультуры и вводя предметы, для преподавания которых нет кадров (не только в провинции), да и просто не учитывая нынешние реалии, также безжалостно экспериментируют на обществе, к несчастью, как раз на детях и молодежи. Только в те года людские ресурсы еще были, а теперь их нет. Кстати, у большинства выпускников бологовских школ, не поступивших тогда в вузы, жизнь оказалась основательно надломленной.

Павшим героям есть еще один мемориальный обелиск в Бологом - на кладбище. Здесь покоятся бойцы, скончавшиеся от полученных тяжелых ран в бологовских госпиталях. При мне (я не раз мимо кладбища шел в лес за грибами) формировался этот памятник, для чего проводились соответствующие перезахоронения. Оказывается, сколько же их было, как говорил Блок, тьмы, по существу все тела оказались сваленными в кучу, видимо, не было времени и сил наводить сразу же в стремительно пополняемом захоронении хоть какой-то порядок. Открытие памятника было проведено достойно и торжественно.      

Город очень зеленый – на улицах и в палисадниках много высажено деревьев. У такого очень небольшого города даже есть два парка (точнее, больших сада отдыха). Такое столь уважительное отношение бологовцев к зеленым насаждениям научило меня любить рукотворные памятники, где, однако, и природа активно задействована в их идее и функциональном назначении. Много таких памятников в Скандинавии, например, в Копенгагене создан прекрасный подводный заросший водорослям памятник, отображающий семью русалок в канале, что находится рядом с домом великого физика Нильса Бора. На берегу моря имеется еще один природно-рукотворный памятник-фонтан богине плодородия Гефионе, которая, превратив в быков своих четырех сыновей в сильных быков, вспахала по уговору со шведским королем Гюльфе землю, ставшую Данией, причем она плугом отделила вспаханную землю от Швеции. Этот памятник включает в свой состав текущую воду, деревья, кустарники и цветы.

Хочется рассказать о влиянии того бологовского княжеского парка на мое сознание. Глядя на него, я понял, только богатый и основательный человек способен обособиться от остальных и устроить свою жизнь на свой лад, что чаще всего сопровождается разбиением на принадлежащей ему земле хорошего парка. Я же всегда старался обеспечить свою независимость профессионализмом. По этой причине никогда не гнушался учебой. После запустенья, а в нашей бурной истории причин для этого всегда хватало, такой парк оказывался для детей полным тайн и знаков какой-то счастливой взрослой жизни. Та структура парка, зарастающая бурной травой (земля-то наверняка была специальная!), с двумя идеально круглыми прудами, где водились рыбы и роскошные гребенчатые тритоны, будила фантазию необычайно и соотносила ее с прочитанным в чудесных книгах, которые мы брали тут же в библиотеке Дома культуры. Впоследствии у нас таким же загадочным пространством была семья Громова, что жила у первой городской школы. По-моему, глава семьи был фотограф, у него было несколько сыновей. Над его домом была поставлена огромная по высоте антенна, и ему удавалось тогда ловить телевизионные передачи из столиц (спутники тогда еще только собирались запускать, а ралиорелеек для передачи широковещательных телевизионных изображений также не было. Он со своими сыновьями всегда был большим охотником до новинок технического прогресса, что вызывало у нас мальчишек огромное уважение и гордость, что такие люди у нас в городе есть. Это наше чувство уважения к людям, любящим технику, постоянно подкреплялось журналами "Знание-сила", "Техника молодежи", "Юный техник", выписываемыми все той же библиотекой Дома культуры, с которыми мы могли каждый день знакомиться в ее читальном зале. Звездного часа "Науки и жизни" тогда еще не наступило.

В этом провинциальном городе мне довелось застать простых людей высочайшего духа. Соседний с нами дом (№9) по улице Максима Горького принадлежал попадье (по-моему, ее звали Мария Константиновна). Ее муж, естественно, священник, умер еще до войны. Мать вспоминала, что он ей помогал решать школьные задачи по математике (вот какие люди шли тогда в священники!). Хозяйка дома была женщиной исключительно гордой - она "держала марку", а поскольку считала, что жены священников никогда не должны опускаться до домашних работ, всегда кого-нибудь для этой цели нанимала. Отношение к властям у нее было достаточно взвешенным, которое она и не скрывала в разговорах с нами. Поскольку ее дочь получила высшее образование, то разговоры о лишенцах из-за религиозной деятельности их родителей, как мне кажется, несколько преувеличены (да и дом, ведь, не отобрали), по крайней мере, для военного и послевоенного времени. Если эти ограничения и были, да еще и с принудительным отказом детей от своих родителей, как было у великого артиста Евгения Лебедева и маршала Василевского, то потом эта дурость быстро закончилась, хотя бы, я думаю, потому, что дети священников были здоровее своих сверстников, да еще и блестяще в традициях истинно русской культуры образованы и воспитаны. Кто же из правителей, радеющих за судьбу своей страны (а тогда только такие и были, даже диктаторы), будет отказываться от такого замечательного человеческого «матерьяла».

Такой независимый от текущих передряг и испытаний образ жизни Марии Константиновны был, конечно, затратным (в прямом – финансовом смысле), а у нее единственным источником дохода (пенсию ей, как попадье, наверняка не платили) была сдача принадлежащего ей жилья в наем (хотя, без сомнения, дочка ей помогала). Один из постоянных жильцов был поляк дядя Юзеф (мы его звали дядя Юзя). Взрослые говорили, что раньше, особенно в годы нэпа, он был преуспевающим бизнесменом, владельцем ресторана, а теперь он доживал свой век с больной женой в этом доме. Каждый день в хорошую погоду он, обязательно «парадно» одетый, несколько раз в одно и то же время выходил с табуреткой на улицу и располагался на мостике через дренажную канаву. У него болели ноги, и гулять мог только так, причем всегда брал с собой свою роскошную трость. Надо было видеть, как отдыхал этот очень добрый и мудрый человек, стремившийся не погрязнуть в обывательском потоке жизни, с которым она так круто обошлась. Я навсегда получил от дяди Юзи пример аристократического отношения к превратностям этой жизни с сохранением чувства высокого собственного достоинства. Все равно жизнь для него была огромной радостью, даже при его скудной пенсии и среди бешено ломающихся привычных порядков. Конечно, говорил он с нами только на неполитические темы, а лейтмотивом всех его вопросов и поучений было одно - учитесь, становитесь профессионалами в своем деле, и тогда вам будет в жизни намного легче, но не проще. Меня он называл всегда капитаном, поскольку один раз мой дядя Саша пришил на мою фланелевую курточку свои капитанские погоны, и я так щеголял. Дети обычно не любят проповеди, но не знаю почему, мне слушать его было интересно. Таких аристократов духа, как Мария Константиновна и дядя Юзеф, сохранивших верность тем правилам, которые они считали для себя незыблемыми, мне больше в нашей стране на моем веку встречать не удалось. Хотя нет, когда моя бабушка также сдавала жилье в наем, у нее поселилась замечательная женщина из старых настоящих русских интеллигенток. Эта акушерка была из тех самых легендарных народников, которые заканчивали какие-нибудь женские бестужевские курсы и шли в народ. Она была хотя и одинокая, но на редкость образованным человеком, ненавидела Советскую власть и коммунистов (а ведь я, веривший в коммунизм без оглядки, ее не осуждал!). Она не могла простить большевикам крах казавшихся ей естественных и понятных порядков, переименование города святого Петра в Ленинград, коллективизацию и последовавшее за ней всеобщее обнищание, войну. По-моему она даже была атеистом. Но, к сожалению, не помню ни ее фамилии, ни имени, а уж тем более отчества. Она при своей скудной пенсии жила, конечно, бедно, а еще ведь приходилось и за жилье платить, а потому лес и грибы для нее играли далеко не последнюю роль. Но ездила она за ними в свои проторенные места в Березайку. Места-то ею там за долгие годы работы были «пристреляны», а вот жильё-то там по-видимому было ведомственное, которое она была вынуждена освободить. «Бестужевка» собиралась в лес, как в храм, причем сегодня только за маслятами, или только за соленухами, или белыми. Любила очень подосиновики за их красоту. Наутро ехала на пригородном поезде в свою Березайку и привозила грибы, пусть немного по меркам азартных грибособирателей, но надо было видеть ее улов, особенно маслята. Еще в лесу она счищала их верхнюю пленку и рассортировывала все красиво по корзине. У других грибов шляпки и ножки грибов по отдельности, раздельно она их и обрабатывала. К сожалению, она вскоре "съехала с квартиры" в дорогую ей Березайку, и я с ней больше не встречался.

Подобные люди, вероятно, уже все вымерли как вид нашего русского общества.  

Раз уж речь пошла о наших соседях по нашей стороне улицы, то хочется здесь вспомнить еще об очень замечательной семье, от которой, я уверен, к несчастью, не осталось сегодня никакого следа. Дом №7 был государственным и коммунальным – там жило достаточно большое число семей, в послевоенное время чаще всего солдатки со своими сиротами детьми. Жили эти семьи, конечно, очень трудно. Так вот, в этом доме поселилась тетя Люба, веселая (причем всегда, несмотря ни на что, про таких у нас говорят отчаянная и бедовая), хорошая, работящая, очень русская женщина с двумя сыновьями, которых она вместе с погибшим на фронте мужем очень интересно и необычно назвала - Гура и Гера (наверное, Гурий и Герман). Они были старше меня лет на 3-5 (довоенное поколение - я ведь родился в 1944-м), но это обстоятельство ни в коей мере не мешало моему очень интересному и равноправному общению с младшим из них Герой. Старший Гура тогда уже работал. Он был очень аккуратным молодым человеком, а потому для нас казался настоящим интеллигентом. Гера был очень добрый и умный парень, к нему все охотно тянулись за помощью, да и просто пообщаться. Видимо, желая все-таки преодолеть выпавшую ей тяжелую вдовью долю, тетя Люба сошлась с человеком, которому стала полностью доверять и, наверное, к нему у нее были какие-то чувства. Довольно быстро обнаружилось, что этот мужик – мерзкая пьяная сволочь и шваль. Вскоре он в пьяном угаре, топором отрубил ей голову. Это было сделано средь бела дня прямо на улице, на мостике перед домом (тетя Люба выбежала из дома и в обмороке упала на этот мостик), проходившем над дренажной канавой. Потеря матери была настолько сильным ударом для уже достаточно больших детей, что они вскоре друг за другом умерли, как мне сказали, от порока сердца. Наверное, сердца у них были большие, но слабые от рождения, да еще, сколько же им пришлось пережить голода и несправедливости в тяжелые военные и послевоенные года безотцовщины. Получилось, что их солдат отец отдал свою жизнь на той страшной войне поистине за нас всех, за наше счастье, и ничего от победы не досталось ни ему, ни его потомкам. Вот основная причина того, что здесь говорю о семье этого защитника Родины. Пусть хоть так через эту публикацию, его жизнь останется в нашей памяти.

В том же «коммунальном» доме, что и тетя Люба, жил еще один наш товарищ по играм Серега К. Та же послевоенная безотцовщина, и, насколько я знаю, мать смогла дотянуть его лишь до ремесленного училища. Тогда самым большим лакомством у всех нас, конечно, было мороженое. Его продавала за 90 копеек мороженщица около ограды сада Дома культуры. В специальную жестяную форму укладывался вафельный кружок, на него ложкой накладывалось мороженое, потом лишнее счищалось ложкой заподлицо с краем формы, клался наверх второй вафельный кружок и снизу толкателем из формы выдавливался цилиндрик мороженого, который можно было со смаком слизывать по «образующей». В первой серии великого кинофильма «Место встречи изменить нельзя» именно так мороженое ест один из героев. Так вот, Серега проявил незаурядную смекалку и каким-то образом украл эту форму для мороженого у продавщицы. Точно не знаю, зачем он это сделал, наверное, для того, чтобы делать «физические модели» недоступного для него лакомства. Мы все знали об этом факте и молчали, но вот я, наверное, первый, кто об этом сейчас проболтался.

Уже упомянутый мной "бологовский Нестор" Виктор Сычев вскрыл целый ряд очень интересных фактов в отношении предприимчивости и прагматизма бологовских жителей. Оказывается, суровые революционные года, сопровождавшиеся по всей стране бардаком и голодом, бологовцы пережили относительно спокойно, потому что тогда городом управляла замечательная демократично избранная Бологовская городская дума, состоящая из деловых и грамотных людей и которая действительно пеклась о нуждах города. В это время в Бологом не было голода, в том числе и для огромного числа скопившихся в городе беженцев, а также не было холода, уголовщины и беспорядков. Более того, когда сверху стали насаждаться Советы, бологовцы проявили мудрость и установили у себя двоевластие - дума с делами для города, а Советы с агитаторами для столичных властей. Важно заметить, что при своем становлении в Советах были только меньшевики и эсеры, которые успешно кооперировались в своей деятельности с городской Думой. Конечно, Дума была по понятным причинам обречена, однако Советская власть в Бологом стала единственной властью позже, чем повсюду.

Предреволюционная торговля проанализирована В. Сычевым в очень интересном очерке, название которого полностью раскрывает всю его идею: "Как два процента городок кормили. Торговля в Бологом в конце XIX - начале XX веков". Оказывается, в Бологом в то время даже были предприятия, указанные в разнообразных справочниках именно как торгово-промышленные фирмы, такие как аптека, мануфактурная, галантерейная, кожевенная и т.п. Функционировала, обслуживающая весь уезд система рынков и ярмарок. Ежегодная Бологовская ярмарка работала и днем и ночью по трое суток! Одна из причин, что бологовцы не испытали всех голодных радостей революции, состояла в том числе и в продолжавшей успешно функционировать хорошо налаженной торговле.

Естественный ход жизни рождал честные и открытые отношения среди подрастающего поколения. Не случайно я так любил ездить на каникулы в Бологое, где было интересно, в том числе и из-за того, что дети всех возрастов умели найти друг с другом общий язык и в общении, и в играх. Каждый, находящийся в нашем поле тяготения, был всегда востребован, с ним игра и обсуждение насущных наших проблем были намного интереснее. Получалось, что его всегда ждали. Не было также никакой дискриминации по тому - девчонка ты или мальчишка. Напротив меня через улицу жил, теперь уже в снесенном доме (на месте его - корпуса школы №11) мой закадычный тогда друг Слава Авдеев. На Ломоносовской улице находился дом, где жила очень дружная, веселая и замечательная многодетная семья Г…ых. Старшие братья Юра и Володя нас опекали, учили нас тем играм, в которые   им по возрасту играть уже не подобает, и, конечно, играли в них с нами. Эту эстафету они передавали нам и потому, что нашей сверстницей из этой семьи была Галя, как мне тогда казалось, самая красивая девочка на планете. Она потом сделал хорошую педагогическую карьеру в своем родном городе. Наверное, та ранняя влюбленность в Галю сослужила мне в жизни добрую службу. Ни об одной из тех, кого я в жизни любил, не могу сказать ничего плохого, даже если они, видя, что я их не достоин, бросали меня. Все равно общение с ними всегда было огромным счастьем, поскольку это всегда был неожиданный для меня очень интересный взгляд на мир и на себя самого. По воскресениям и по вечерам из дома Г…ых звучали громко радио и патефон, а при встрече взрослые - дядя Саша и тетя Маня всегда по-доброму интересовались нашей жизнью и нашими заботами. Играли мы в лапту, прятки, двенадцать палочек, чижик, городки (рюхи), и в игру с мячиком от лапты, которую я нигде больше не встречал - телигары, футбол. Поскольку целый, расположенный изолированно квартал из домов, одна сторона которого выходила на Нефтянку, сводил на нет любую возможность водящему выиграть в "пряточные" игры, то здесь устанавливалось правило - вокруг Нефтянки не бегать!

В бологовском детстве у нас была совершенно необычная игра. Мы срывали цветущую траву, потом я узнал, что это мятлик луговой и, резко проводя по цветочному стеблю сжатыми пальцами вверх, обрывали скопом все соцветия. Остающийся между пальцами маленький веничек группировался или в стороны, или вверх. Одно форма веничка у нас назывался петух, а другой – курочка, и мы гадали: «Петух или курочка?».

Руководство города Бологого вблизи Дома культуры оборудовало ряд спортивных площадок, где мы играли в баскетбол, футбол. В конце 50-х годов в Бологом было массовое увлечение ручным мячом. Играли практически все юноши и взрослые, которым хотелось играть. Общепризнанным лидером в этой игре был мой друг Слава Авдеев, я, как дилетант в любом виде спорта, эту игру так и не освоил. Зимой "на болотах" (за Нефтянкой) и на замерзшем пруду мы, конечно, играли в хоккей самодельными клюшками. Мне родители переправили с одним из машинистов на паровозе из Ленинграда велосипед "Орленок", немедленно поступивший в наше общее распоряжение. Естественно летом все наши занятия прерывались бесчисленным числом купаний в озере, которое мы иногда, когда были уже старшеклассниками, переплывали. Вообще следует отметить, что в те года физкультура, подвижные игры были в гораздо большем почете, чем сейчас, причем как в провинции, так и в больших городах. Мать же вспоминала, что перед войной по озеру бологовцы любили кататься на буерах. Надломилось и заорганизовалось сегодня практически все, что относится к здоровому досугу. Итог - какое-то неслыханное глобальное употребление пива, начиная чуть ли не с 10 лет, и обвальное курево, особенно среди девушек и женщин. Наркота, как мне кажется, - явление иной, более глубокой социальной природы. Что же будет делать через несколько лет медицина? Наверное, захлебнется.    

А все-таки самым большим и желанным для нас удовольствием было, конечно, кино. В Бологом кино крутили в двух кинозалах - Дома культуры и клуба железнодорожников. Поскольку кинофильмы в этих залах шли одни и те же, начинаясь от Дома культуры, то мы в полной мере использовали выгоды от своего географического положения. Нарисованная местным художником афиша с кинофильмами вывешивалась со стороны улицы Кирова на стене гаража, который располагался на нашей улице в доме №1. Сегодня на месте этого гаража находится здание гостиницы. Чаще всего сеансы были в 1-3-5-7-9, а если фильм был не целомудренным, то в 5-7-9. Иногда, по воскресениям увеличение числа сеансов на очень кассовый фильм достигалось переходом на четные сеансы 12-2-4-6-8-10. Самое интересное, что родители при всей скудости своих доходов старались выделять деньги для кино - утром билет для нас стоил 1 руб. Разумеется, искались все возможные пути для попадания в кинозал в обход контролера. Завидовали самой сильной завистью тем, у кого был блат, а значит, билетер на контроле говорил им просто – проходите (или ничего не говорил). В кинозале слева от экрана висел ленинский лозунг, с сутью которого я до сих пор не могу спорить: "Из всех искусств для нас важнейшим является кино". Если Горький писал, что "всем хорошим во мне я обязан книгам", то для меня, а я уверен и для большинства моего поколения, таким хорошо-образующим фактором выступило как раз кино, хотя читали мы тоже очень много, особенно фантастику и приключения. Именно тогда началась и до сих пор продолжается серия приключенческих книг "с рамочкой". Сегодня книги и кино сами изменились и, к несчастью, перестали играть ту ключевую роль в воспитании. Отличия в последующих поколениях от нашего разительны и не всегда, как мне кажется, естественны и прогрессивны. В экономике для характеристики подобной ситуации употребляют очень хорошее и меткое понятие - упущенная выгода, поскольку доброта и образование всегда выгодны для общества.

Отмечу также, что Бологое не избежало разрушений церковных памятников. Самая большая его церковь - Собор Покрова Божией Матери - была воздвигнута на самом высоком месте города, практически в его центре. Перед войной она была снесена. Все эти года пристанищем для бологовских верующих оставалась довольно большая Троицкая церковь, наружные стены которой уже в постперестроечное время были красиво расписаны. Именно от этой церкви приходил к нам домой священник, когда меня крестили. По-моему, мне было тогда лет 5, то есть еще при Сталине. Я знаю точно, что мой отец, будучи правоверным коммунистом, не возражал, но и не присутствовал – все происходило без родителей. И ничего страшного не произошло. По той же технологии моя мать окрестила мою дочь. Так что поменьше нужно трепаться об ужасах тех времен.    

Если бы у меня был писательский дар, то свои воспоминания о моем очень счастливом детстве (в бологовской ипостаси, ведь была еще и ленинградская) я описал бы как абсолютный гений Рэй Бредбери в единой серии книг «Вино из одуванчиков», «Лето, прощай» и «Летнее утро, летняя ночь». Для меня эти «чужие» книги, по существу, автобиографичны, если иметь в виду соответствие, как говорят математики, гомоморфизм: Дуглас ↔ я, Том ↔ мой товарищ по детским играм Славик Авдеев, прабабушка ↔ собирательный образ для моих бабушки, мамы, нашей родственницы Татьяны Матвеевны и многих мудрых старых бологовских теток, встретившихся на моем пути, сумевших достойно покинуть наш мир после подвижнического труда на благо своей семьи, теннисные туфли ↔ мои ноги, которые все лето были босиком, и велосипед «Ласточка», вино из одуванчиков ↔ мамино и бабушкино варенье и многочисленные плодоовощные заготовки на зиму, городок Гринтаун а штате Иллинойс ↔ Бологое в тогдашней Калининской области, время лета 1928 г. ↔ летние каникулы первой половины 50-х годов прошлого столетия, мороженое всяких сортов – ванильное мороженое,   овраг ↔ часть старого господского парка на берегу озера, озеро ↔ Бологовское озеро, кукла Таро ↔ куклы в витрине промтоварного магазина №4, Главная улица ↔ улица Кирова, персиковые деревья ↔ яблони и т.д. Событийный книжный ряд при таком соответствии получается практически совпадающим с моим жизненным, но Бредбери еще гениально сопроводил все такие события размышлениями и ощущениями осваивающего этот прекрасный мир мальчика. Особенно, о смерти. И у меня было всё также! Кстати, именно эта книга меня подготовила быть отцом дочери. Я понял, что мы – мальчики в детстве (конечно же, в счастливом!) создаем мир для себя, в основном, в головах, а девочки более конкретный, где без кукол не обойтись. У них мир должен быть обязательно физически обустроен.

В молодости я читал из этой трилогии только «Вино из одуванчиков», причем эта книга почему-то появилась в замечательной серии «Зарубежная фантастика», издаваемой тогда издательством «Мир». Наверное, из-за автора - великого писателя-фантаста, как любят говорить американцы, всех времен и народов. Правда, там что-то в предисловии объяснялось о таком необычном решении редакции, но это не важно. Продолжение этой великой книги прочитал уже в зрелом возрасте, ибо, как оказалось, оно было написано спустя 50 лет – как раз в настоящее время, после чего вновь перечитал «Вино из одуванчиков». Кстати, ни одного ощущения от детства и юности во второй «старческой» книги всколыхнуть в моей душе не удалось. Это уже не поэма в прозе, как «Вино из одуванчиков». Совсем иная тональность, где дети рассуждают как взрослые, словно у них весь жизненный опыт уже получен. Также, кстати, описывал свое детство в автобиографической повести «Слова» хороший философ Жан-Поль Сартр. Ой, как хорошо, что именно так я познакомился с этим «пакетом» книг о детстве. Всё – вовремя. Сколько счастливых воспоминаний из детства пришло «по волнам моей памяти», да и исходная книга «Вино из одуванчиков» заиграла для меня на фоне ей родственных совсем другим светом (а он ведь состоит из цветов!). Поскольку Рей Бредбери ровесник моего отца, то эти книги еще и привет от того поколения мне, а значит, и от моего отца. И вот он напомнил мне о себе и своем времени продолжениями (пусть не очень мне нравящимися) той великой книги.

Как определенный знак судьбы, расцениваю тот факт, что в журнале «Наука и жизнь» за месяц до моего шестидесятилетия вместе с моей статьей про авионику был опубликован интересный и объемный материал про одуванчиков (например, что у нас в стране растет более 220 видов одуванчика, различающихся, в основном, формой корня и строением плодика, в том числе и знаменитый мне урокам ботаники кок-сагыз, из которого до массового появления синтетического каучука, производили сырье, заменяющее тропическое), в том числе и рецепт бредберивского вина. Так и хочется поблагодарить этот красивый цветок за то, что он мне очень помогал в моей жизни. Во-первых, мама на его примере учила меня познавать мир. Она мне надежно вложила в мою голову различия между одуванчиком и очень похожими на него цветами мать-и-мачехи, кульбабы и девясила. Уверен, что это была первая моя лабораторная работа в науке. Во-вторых, она рассказала о гениальности семенного парашютика, тем более, что я уже успел возненавидеть мохнатые белые шарики, поскольку не раз получал при розыгрыше шарик в рот (выполнял команду шутников по играм, типа «открой рот, закрой глаза»). В-третьих, в послевоенные годы одуванчик поставлял игрушки для наших подруг. Если вдоль расщепить пустотелый стебель одуванчика и превратить эти половинки в ремешок, то получаются наручные часы с красивым желтым цветочным циферблатом. А цветочные стебельки одуванчика, скрученные из-за своей пустотелости и конусности в кольца, дарили нашим подругам браслеты и бусы. А какие красивые и прочные венки плела мама именно из одуванчиков! Ни у кого таких не получалось. А мне тогда запала в душу технология превращения коротких стеблей в большой венок, державшийся на соответствующей их укладке. Эта укладка позволяла плести сколь угодно большой венок, на который всегда хватало одуванчиков. Наконец, когда я занимался йогой, листовые побеги превращались в довольно вкусный салат (легкая горечь придавал приятный вкусовой колорит). По-моему, так сейчас и делают настоящие гурманы, поскольку в ресторанных гарнирах и салатах все чаще попадаются молодые побеги этого благословенного растения.

Правда, в отличие от Бредбери, я в этом провинциальном раю мог просто не появиться на этот свет. Была очень реальная ситуация, что я мог погибнуть неродившимся вместе со своими родителями. Судьба меня тогда просто сберегла. Дело в том, что мой родной город Бологое, как важный узловой железнодорожный центр, который немцы никак не могли захватить или уничтожить, они безжалостно бомбили. Историки подсчитали, что за годы войны фашистской авиацией на этот город было совершено 527 налетов, в которых участвовало 1092 самолета, было сброшено 3.5 тысяч бомб. Особенно ужасными были десять дней с 13 по 23 марта 1943 года, когда на город было сброшено 1811 бомб. Одна из них упала между домами 11 (нашим) и 13 по нашей улице Горького. Взрывная волна пошла в сторону дома 13 и полностью снесла его, на месте взрыва долгое время была воронка, которую мы называли прудом, и где мы пускали кораблики, сделанные из дубовой коры. У нашего дома №11 только немного прогнулась бревенчатая стенка, обращенная к этому взрыву. Этот взрыв был ночью, мои родители находились тогда в доме, спали в целях безопасности на полу, и от взрыва на них упал сервант (горка) с посудой. Так и стоит перед моими глазами верх от большой масленки в виде курицы (низ было гнездо, на котором она высиживала цыплят), как память об этом взрыве, поскольку нижняя часть этого фарфорового изделия тогда при падении не уцелела. По-видимому, это было очень любимое у бологовцев изделие, так как я в целом виде его часто видел в семьях друзей, когда заходил к ним в гости. С другой стороны, этот случай говорит о том, что немцы были мастера в нанесении бомбовых ударов - молотили они по железной дороге, которая была в нескольких километрах от нашего дома. По-видимому, эта бомба была шальная, иначе как объяснить, что посуда, причем достаточно ценная – для тогдашних бологовцев "выставочная" - была не убрана из серванта. Может быть, это просто было начало тех массированных бомбежек. Так что, направь бомба свою, как говорят специалисты по волновым процессам, каустику в другую сторону - и не было бы моих родителей, да еще и вместе со мной. Правда, наверное, я зря восхваляю мастерство тех немецких летчиков. Может потому, что "пожалели" именно меня на старте моей жизни. Статистика как раз говорит, что за время тех налетов в Бологом было разрушено свыше 400 частных жилых домов. Немцы попали бомбами еще и в 3 школы, 2 детских сада, кинотеатр, мой любимый дом культуры, 2 больницы и т.д. (Кстати, какая же была тогда мощная социальная инфраструктура!) Уж где было сплошное поле эпицентров взрывов, так это на прилегающей к железнодорожной станции территории! Отец мой рассказывал о кошмаре, который был здесь после каждого авианалета - груды трупов, а назавтра новые герои-железнодорожники все равно отправляли поезда по стране, обслуживая в первую очередь Ленинградский, Волховский, Северо-Западный и Калининский фронты. Об их мужестве напоминает обелиск на перроне Бологовского вокзала. Сама станция награждена орденом Отечественной войны I степени. Оказывается, город дал тогда нашей Родине 15 Героев Советского Союза. На фронт ушло 18 166 бойцов, а не вернулись 7 054 защитника нашей многострадальной героической Отчизны. Страшная статистика - чуть меньше половины! Среди этих 7 054 - мой дядя Алексей, который хорошо играл в шахматы, постоянно ходил с ними, играл сам с собой, решал шахматные задачи, его даже возили в Москву на соревнования. Он погиб в первые дни войны где-то под Смоленском. Вернулся с войны мой второй дядя Александр, который стал кадровым военным, служившим после окончания Ленинградского ЛИИЖТа в железнодорожных войсках, впоследствии он был военным комендантом Балтийского вокзала в Ленинграде. Сколько раз, когда я должен был к началу школьных занятий уезжать из Бологого, а билетов, конечно же, не было, выручали нас его друзья из бологовской железнодорожной комендатуры.

Жена дяди Саши – тетя Валя в годы войны также после окончания ЛИИЖТа руководила восстановлением разрушенного железнодорожного моста через Волхов. Ей приходилось быть водолазом, иначе не осмотришь опоры моста и не проверишь их качество. Их сын Лёва был отдан на попечение моей матери, и в отсутствие своих родителей именно ее он стал называть впервые мамой.

Чтобы показать, что философия русской жизни долгое время считалась совершенно нормальной для большинства нашего народа, хочу в заключение рассказать о своем деде Иване Никитиче Никитине. Здесь ярко проявилось такое жизненное явление, которое Пушкин неоднократно отмечал в своем творчестве, как «подвиг честного человека».

Итак, для меня образцом простого, очень хорошего человека стал мой дед по материнской линии из прекрасного моего родного города Бологого, где я в голодные послевоенные годы (но только не для меня голодные - ведь был у меня не погибший в войну отец, да к тому же без пороков, свойственных русскому человеку) проводил лето дошкольное и каникулярное время (а значит, еще и Новый год, но это уже без деда). Там меня содержали мои бабушка и дедушка, в основном, со своего приусадебного хозяйства. Зимой дед, договариваясь с проводником поезда, направлявшегося в Ленинград, регулярно посылал в первые послевоенные «карточные» года (действовала система распределения по карточкам) мне свежие молочные продукты, конечно же, от своей кормилицы коровы. Так что, может быть в том, что я несмотря на сороковые-роковые, унесших уже очень много на тот свет моих сверстников, дожил до пенсии и фактически никогда не уставал от работы, а потому кое-что успел сделать, есть и заслуга того бологовского натурального хозяйства, точнее, его рачительного хозяина. Бологовцы всегда были предприимчивым и работящим народом. Прежде всего, я это чувствовал по "усадьбе" моего деда. В Бологом двор около деревянных домов обычно очень просторен, а сами дома отстоят друг от друга достаточно далеко. В моем отчем доме задний выход к хозяйственным постройкам (высокий, чтобы скот не заходил в дом, так что было еще и крыльцо с большим числом ступеней – на это крыльцо уже больной раком простаты выходил дед, смотрел на все, созданное и налаженное им, и горько плакал, так ему жалко и обидно было расставаться с этой чудесной жизнью) упирался во двор, вымощенный плоским камнем, причем эта "мостовая" была выполнена в виде слабоуклонного желоба так, чтобы всё, что может стать органическим удобрением, стекалось в огород, который, как и почти у всех бологовцев, был достаточно большой. Для его полива был выкопан в огороде колодец. По-моему, в те года, что водилась скотина, из этого колодца ее и поили. Получался мощенный бутом хозяйственный двор с пристройкой, где жила корова, свиньи (говорили – держали поросенка, даже если это уже огромная свинья) и куры. Правда, кур дед почему-то не любил и постоянно их пинал. Не знаю, как дед с бабушкой хранили мясо, но оно всегда у них было, по крайней мере, когда я у них гостил. Потом я узнал, что в Псковской области умели делать тушенку, заливая глиняный горшок с вареным мясом большим слоем жира. Овец, по-моему, бологовцы никогда не заводили.

В Бологом доили коров три раза в день, поэтому летом я с бабушкой шел иногда в лес за несколько километров на дневную дойку. Вечером относили сами на пункт сбора натуральный налог - часть молока, которую надо было после проверки на жирность ежедневно сдавать государству. Естественно, лето у всего населения города шло «под флагом» заготовки сена. Эта деятельность у русских крестьян превращалась в ритуал. Даже выбравшиеся в город брали отпуск и ехали к своим родителям на сенокос. Нам ребятам доставалась приятная работа – утрамбовывать сено на сеновале. В Бологом, по-моему, все имели коров, по крайней мере, утром в летний период формировалось несколько стад с относительно небольшой территории.

Не знаю почему, но мне очень нравятся коровы, видимо успели дед и бабушка привить мне любовь к этому замечательному животному, долгое время кормившего в натуральном хозяйстве многие семьи. Кстати, эта любовь передалась и моей дочке, и мы в деревне при первой возможности подходили к пасущейся кормилице, рвали траву и давали ей, а потом считали, что заслужили право ее погладить. Очень мне нравиться, что у Гомера красота женских глаз определяется как волоокая. Мечтал всегда побывать на Крите, где была уникальная самая жизнеутверждающая и жизнелюбимая религия, в которой не последнюю роль играл культ коровы – знаменитый Минотавр со своим лабиринтом, Зевс на Крит для своих утех доставил нимфу Европу, превратившись в быка, что гениально запечатлено на известной картине моего полного тезки В.А. Серова. Когда мы с дочкой узнали, что в цирке появился номер с дрессированными коровами Валентины Симоновой, тут же побежали его смотреть. Не впечатлило! Очень мне нравится фраза из стихотворения замечательного поэта, большого любителя озорных частушек совсем недавно ушедшего от нас (по-моему, 2012 г.) Виктора Бокова (у меня есть его трехтомник, да и отдельные его сборники): «Шла корова в деревню молчком,/ Потому что была с молочком».

Огород вокруг дедова бологовского дома был спланирован толково, грамотно учитывалась тенеобразующая роль дома и хозяйственных построек. По периметру за сараем огород был обсажен кустами вкуснейшего медового (мохнатого) крыжовника, а кое-где были вкраплены кусты красной и черной смородины. Я думаю, что очень колючий крыжовник призван был также защитить огород от набегов грабителей. Бабушка им приторговывала постаканно, расположившись у ограды Дома культуры. Не знаю, за что А.П. Чехов не возлюбил эту ягоду, превратив ее своим гением в символ идиотски прожитой жизни, но, наверное, неслучайно крыжовник часто называют северным виноградом. Тем более, что и там и там есть темные и светлые сорта. В конце концов, Пушкин в процессе своей работы любил есть по одной ложечке именно крыжовничье варенье и запивать каждый заглот холодной водой. В детстве мне в Бологом была куплена хорошая книга «Ягода – вкусника» про женщину селекционера крыжовника. Именно так: «Ягода – вкусника» - поскольку так запела дочка этой селекционерши, когда попробовала новое творение ее замечательной мамы.

В саду также плодоносили чудесные яблони разнообразных сортов - не было двух одинаковых по сорту яблонь. Дед к этому относился очень серьезно и для прививки яблонь нанимал только профессионала-агронома "из-за озера" (там находилась сельскохозяйственная школа). Я больше никогда не встречал тех удивительных яблок, которые росли на одной из яблонь – в ее небольших желтых плодах просвечивали на свет зерна! Еще были две сливы и каринка, вкус фиолетовых (красные – еще зеленые) ягод которой я полюбил с тех пор навсегда. Одна из каринок растет в рощице вдоль тропинки, по которой я каждый день хожу сейчас на работу. Говорят, это была любимая ягода самой Екатерины II. Бабушка, как и моя мать, однако каринку не любили (супруга нынче тоже), потому что эта ягода приманивала на огород дроздов, которых называли хулиганами. "По низу" были посажены разнообразные овощи, причем дед, используя то, что у него одна из дочерей - моя мать - жила в Ленинграде и могла закупать для него семена, засаживал экзотическими для того времени овощами, например, цветной капустой. Были в огороде и цветы. В палисаднике под окнами, выходящими на улицу все время росли только цветы - "сапожки" (борец), колокольчики (водосбор), крупные васильки фиолетового и синего цвета, потрясающий куст желтого георгина, мыльник, которые были удивительно не прихотливые и постоянно обновлялись самосеем. Мы дети очень любили разлохмачивать цветки борца, вытаскивая из них две тычинки, очень напоминающие попугайчиков или, на самом деле, сапожки. Около калитки в палисадник перед воротами во двор дома рос роскошный куст белых роз. Моя мама отросток от него высадила уже на своем питерском садовом участке в коллективном садоводстве железнодорожников.

Я в этом палисаднике сделал первые свои самостоятельные шаги. Оказывается, я достаточно долго не ходил. Посадила мама меня как-то в палисаднике на скамейку, что было дедом сделана под "красными" окнами, что выходят на улицу. И я вдруг пошел за проходившей мимо кошкой. Вообще говоря, это и первое мое собственное воспоминание. А потом в моей памяти перерыв, наверное, лет до трех, и я помню себя уже в Ленинграде, стоящим во дворе своего дома и с кем-то, наверное, с родителями, уже говорящим. До Льва Николаевича Толстого, который помнил, как его пеленали (а он никак не мог понять – зачем так туго и насильно) и купали только что родившегося в корыте, мне очень и очень далеко. А уж тем более – до Андрея Белого, у которого в памяти, как он заявлял в своих автобиографических произведениях, всплывали события до его рождения, как бы мы теперь сказали, находящиеся на генетическом уровне. Наверное, уважаемые мной классики все-таки чуть-чуть привирали для подчеркивания своей исключительности. Прав Солженицын, вытащив, а значит, и сохранив для нас из народной памяти такую мудрость: «Две загадки в мире есть: как родился – не помню, как умру – не знаю».

Скамейка эта, с которой я ступил на дорогу жизни, долго еще стояла - добротно была сделана, пока лет через двадцать не сгнила.

Вдоль нашей стороны бологовской улицы была выкопана жителями домов и поддерживалась в идеальном состоянии достаточно глубокая дренажная канава, которая вела в речку Нефтянку, которая была по существу сточной канавой для нефтепродуктов, выбрасываемых в бологовском депо. В результате этой мелиоративной деятельности на нашей улице практически не было луж, и мы дети могли играть там все время. Тем более, что на этой улице дорога для пешеходов также шла вдоль этой канавы и минимум три четверти по ширине улицы, заросшей травой (в основном пахучей ромашкой, птичьим горцем, белым и красным клевером, который в Бологом называют кашкой, подорожником, лесной геранью, манжетницей, мокрицей, редко встречался цикорий. Другая сторона этой пешеходной дороги была обсажена прекрасными деревьями, дед, например, высадил здесь очень любимые им липы. В последний недавний мой приезд я их узнал каждую, они все еще живы и сохранили ту, запомнившуюся мне свою индивидуальность. У многих жителей деревья росли и в полисадниках перед домом. Чаще всего, это были рябина, липа, черемуха. У деда - антоновка, яблоки которой, как я помню, всегда оставались зелеными и кислыми.   Бологовцы очень любили сирень (причем только настоящую – не ту, что у нас в Питере называют турецкой), которая обильно также высаживалась в палисадниках, выходивших на улицы. Мы любили искать в ее кистях цветки с пятью лепестками и съедали их «на счастье». Противоположная сторона улицы была обсажена в основном тополями, как и вся улица Новоломоносовская, перпендикулярно расположенная к нашей улице Горького. Теперь я понимаю, что здесь жители проявили еще и хитрость - эти улицы из-за этих деревьев были нелюбимы шоферами. Когда все-таки шоферы стали все-таки находить брешь в этой зеленой обороне, то хозяин очень большого дома №5 по нашей улице Горького - Василий Степанович, вкопал вдоль своего участка пешеходной тропы уже на «захватываемой автомобилями территории» столбы по пояс, а перед ними посадил все те же деревья. Столбы эти спасали деревья от уничтожения. Василий Степанович, пожалуй, был самым талантливым мужиком на нашей улице. У него, по-моему, единственного в Бологом в огороде успешно росла груша. Он прекрасно ладил с электричеством, причем напряжения совершенно не боялся, и нам мальчишкам, когда он работал, разрешалось касаться его запястья, откуда нас било током. Дом у него был с огромной верандой, застекленной в узорном порядке цветными стеклами. С ним жили сестры, а на каникулы из Ленинграда приезжал их внук Игорь. Он был постарше нас и очень заносчивым, постоянно подчеркивал манерами и поведением свою исключительность.

Очень часто приходится слышать, как раньше много пили, а мы сейчас, мол, являемся просто наследниками и заложниками этой пагубной русской традиции. Этот тезис, как показали историки, насквозь ложен. Это я вижу опять же на примере моего деда. Он как раз и считался в Бологом горькой пьяницей, а его жену очень за это жалели. Хотя откуда же у его семьи было по тем временам процветание, и у него постоянно и с охотой соседи занимали деньги? Я помню, что от одного пришедшего занять у деда деньги в первый раз услышал очень мне понравившееся слово – деньжата (похоже на медвежата, ребята, орлята и т.п). Однако дед мог себе позволить выпить только два раза в месяц - в аванс и получку (он работал слесарем в бологовском депо), причем только в культурной обстановке, в каком-либо приличном питейном заведении (даже ресторане!). Кстати, значит, остальные не могли себе позволить выпить, кто из-за финансов, а кто и по убеждению, раз деда все соседи осуждали. По-видимому, это была для него эмоциональная и психологическая разгрузка от той огромной семейной ноши, которую он тянул. Еще он очень любил банный ритуал. В Бологом было принято ходить в общественную баню, личных бань я в своем бологовском детстве не встречал. Их было две – городская около рыночной площади, как положено, с двумя отделениями и так называемый санпропускник, где были мужские и женские дни. После того, как он приходил домой, садился в кухне у окна и с полотенцем на шее выпивал много стаканов чая из самовара, да еще при этом менял потные рубахи. В самоваре он блестяще варил яйца на завтрак. Как и Лев Толстой он готовил из различных круп кашу, мельча их по собственному уразумению до определенных размеров и пропорции. Дальше – доводка в русской печи. Та дедова каша, как я помню, была очень вкусная. Моя мать всю жизнь вспоминала о ней. В молодости дед был большой жизнелюб, о чем есть соответствующее документальное подтверждение. Внешность его была, на мой взгляд, интересная, тем более, что у него было в Бологом прозвище – Цыган. В церковь дед не ходил, поскольку священников не любил, но религию уважал. Трое его детей получили высшее образование при его огромной поддержке и помощи. Да и мать моя также бы смогла его получить, поскольку хорошо училась в школе, но потом переключилась на уход за мной.  

Когда дед еще учился в церковно-приходской школе, учителя сразу заметили его очень пытливый ум и уговаривали родителей продолжить его образование в гимназии. Об этом сохранились в семейном архиве соответствующие документы. Не удалось, не уговорили! Оказывается, без него семейное сельское хозяйство сразу рухнет, хотя у него еще были, по крайней мере, один брат - для меня дядя Яша, впоследствии раскулаченный, и одна сестра - тетя Паша, так что он вынужден был срочно прекратить свой очень успешно начатый поход за знаниями. Это как раз была та засасывающая в сиюминутность деревня, которую так не любили Чехов и Бунин. Видимо, отсюда проверенная своим жизненным опытом шла философия моего деда, что человек должен всегда учиться и надо ему в этом всячески помогать. Эта философия передана мне по наследству, и для меня учитель, тем более, сельский, был и остается одной их самых уважаемых для России профессий. Очень больно видеть сегодняшнюю деградацию того учительского корпуса (а сельские учителя нынешними властями фактически уничтожается методично как класс, мол некого им учить), которому действительно никогда не было мировых аналогов.

Дед очень не хотел умирать, и когда приходил доктор, он совал ему накопленные деньги – только спаси! Наверное, при содействии моей мамы и ее брата дяди Саши, живших в Ленинграде, деду была сделана операция в ГИДУВе (институте усовершенствования врачей). В семье недолюбливали профессора Саркизова-Сиразини за то, что тот отказался даже просто принять деда. Я думаю, дело в том, что обращение было просто не по адресу, ведь, как я знаю, этот врач, кстати, друг Максимилиана Волошина, был специалистом по лечебной физкультуре. В Бологом в доме деда я нашел книгу этого врача как раз про закаливание. Наверное, не случайно была куплена. Я же ее запомнил потому, что там была плохо воспроизведенная фотография (какая в те года была полиграфия!) совершенно голой девицы, загорающей в скалах, но целомудренно повернутой только боком к фотографу.

Памятуя о том печальном взаимодействии моей семьи с профессором, сам стараюсь, по крайней мере, выслушать обращающегося ко мне с просьбой и, если я в силах, помочь. Однако, я думаю, что все равно даже такая моя позиция наплодила очень много мной недовольных, завышающих в своем воображении мои полномочия.

Когда дед умер, то его друзья, сменяясь, несли гроб на холщовых полотенцах несколько километров от дома до кладбища - просили машину (а может быть, телегу?) не заказывать. Я прекрасно помню эту очень торжественную, незаорганизованную церемонию, как и дорогу, с заранее кем-то разбросанным по красивой русской традиции еловым лапником.

Семья у моего деда была большая, и он не гнушался всяческими промыслами. Я помню постоянно во дворе сушившиеся на заборе сети, которые дед чинил очень умело сделанным им самим челноком. Плавать он не умел, поэтому, когда он уезжал на Бологовское, Огрызковское или Кафтинское озера ловить рыбу сетями с лодки, семья нешуточно волновалась за него. Все лето он ходил за грибами и ягодами, благо их в Бологом только и собирай, как отмечено в уже процитированных выше строках Андрея Вознесенского. Бологовцы ходили тогда в лес с замечательными коробами, которые мне, к моему величайшему сожалению, не удалось купить в последний мой приезд на свою малую Родину. Видимо, секрет их изготовления уже утерян. Внешне короб представляет как бы большой, поставленный на попа коробок спичек, у которого внутренний контейнер примерно на четверть выступает из коробка. Делались они из лучины, что, наверное, очень хорошо для сохранности грибов, пока их целый жаркий день набираешь. Главное же в том, что когда идешь с тяжелой ношей из леса и короб несешь как рюкзак за спиной, почти гладкая спинка короба тебя не беспокоит. В лесу же короб грибник держал на боку, как офицеры свою полевую сумку, и складывал в верхнюю часть короба грибы, иногда только шляпки, если грибов - уйма. Чтобы распределить равномерно нагрузку на плечи, в качестве ремней всегда использовались остатки старых рыболовных сетей. Кстати, охота в Бологом в те года совершенно не была популярной. Видимо, здесь играла какую-то роль историческая память о том, что в бологовских лесах, когда в них водились северные олени, медведи, зайцы, кабаны, лоси, козы, охотился сам государь император Александр II (который провел не только земельную реформу, о которой все знают, но и земскую, давшей мощный импульс развитию российской провинции), то есть охота считалась развлечением для аристократов, а не надежным промыслом.

Я в детстве прочитал всего Чехова по полному собранию сочинений, именно у деда в Бологом, поскольку перед войной дед (или его сын, для меня дядя Саша) на него подписался. Он очень любил юмористический рассказ, где главный герой грамотно домостроил свою семью, вплоть до того, что женщин своих не кормил перед тем, как отправлял их за долгом – чтобы злее были. Дед выписал также собрание сочинений, на мой взгляд, хорошего американского писателя Эптона Синклера, у него были однотомники И.С. Никитина (наверное из-за одинаковой фамилии) и Алексея Кольцова в дореволюционных изданиях (том Кольцова был, как бы мы теперь сказали, постреволюционной репринтской перепечаткой), которые тоже были полными собраниями сочинений. Никогда больше не видел большой однотомник Лермонтова с черно-белыми иллюстрациями великого Врубеля к «Демону» и «Герою нашего времени». Навсегда мне запала в душу великолепная, всегда узнаваемая манера письма этого гения. Почему-то в папке россыпью был однотомник жизни животных Брэма, причем с цветными иллюстрациями. Именно тогда я узнал про сумчатых животных. Был еще сборник стихотворений Маяковского, изданный на очень плохой бумаге. Обложка – красная и на ней «к штыку приравняли перо». Насколько я понимаю, это было издание для солдат Красной армии. Было у него и «Хождение за три моря» тверского купца Афанасия Никитина. Видимо, дед считал его своим предком. Жаль, что он умер еще до одноименного фильма с Олегом Стриженовым и индийской артисткой Наргис, правда, не имеющего никакого отношения к первоисточнику. При первом удобном случае я приобрел эту книгу, уже в издании «Литературные памятники».   Очень я любил разглядывать картинки в годовых комплектах дореволюционного журнала для семейного чтения "Родина", кстати, довольно мещанского и мракобесного. У деда была также пусть маленькая, но библиотечка по садоводству и овощеводству, откуда я навсегда усвоил русский и американский принципы укладки плодов в прямоугольные ящики, а также то, что все раны на стволах плодовых деревьев нужно замазывать садовым варом.

Побольше бы сейчас таких пьяниц! Поскольку мой отец, сохранивший всю свою жизнь преданность коммунистическим идеям, особенно в сталинской упаковке, где рекомендуется бороться с инакомыслящими до конца, вспоминал, что у деда были кулацкие и антисоветские взгляды, то делаю еще и заключение о мудрости и прозорливости моего замечательного деда. Моя мать говорила, что бабушка в предвоенные (тридцатые!) годы всегда очень переживала в те дни, когда дед устраивал себе упомянутую эмоциональную разгрузку и где, будучи поддатым, говорил все, что у него скопилось на душе. Я думаю, судьба его родного брата и малых сосланных с ним детей занимала в этих выступлениях определенную роль. В итоге, вопреки сформированному сегодня средствами массовой информации мнению о тех годах, когда якобы все друг друга закладывали, хочу отметить, что никто не донес на деда.

Должность моего отца - заместителя начальника восстанавливать самое крупное в мире депо Ленинград-пассажирское-Московское, для железнодорожников это ТЧ-8 - мне очень помогла часто выезжать в Бологое на все каникулы. Я ездил туда и обратно вместе с локомотивной бригадой на паровозе П-36 "Победа", а затем - на тепловозе. Конечно, это было жуткое нарушение правил технической эксплуатации, но как хорошо, что в моей жизни все это было. Несмотря на то, что это были паровозы, где был углеавтотранспортер, который подавал под кабиной машиниста уголь из тендера прямо в топку (медленно и мало!), кочегару приходилось много покидать уголька в топку. Иногда ему становился на подмогу помощник машиниста. Я тогда вспоминал, что мой отец начинал свою железнодорожную карьеру как раз с работы кочегара на паровозе, где, конечно же, не было автотранспортера. А потом были рассказы Андрея Платонова о железнодорожниках, где, на мой взгляд, правдиво показана была работа кочегара на спусках пути, и особенно, - на подъемах. Я теперь не понаслышке знаю про труд машинистов, их помощников и кочегаров и понимаю, что это означает, когда во всем мире отмечают, что железнодорожники это особая нация, и они все похожи друг на друга. Очень рад, что принимал участие в организации Российской и Международной Академий транспорта.

Пример простой жизни деда, характерной для русского народа, позволяют мне обратиться уже к английскому стихотворению Integer Vitae (с лат. – цельная или полная жизнь), написанному достаточно давно, где Томасом Кэмпионом (1575-1620) воспевается жизнь и идеалы простого человека. Это еще один шанс убедиться в правильности высказывания нашего историка и интересного все-таки писателя Н.М. Карамзина, что «Британия есть мать поэтов величайших».

Кто добр и справедлив

И жизнь прожить сумел

Без лести и без лжи,

Чураясь грязных дел,

Кто в радостях простых

Весь век проводит свой,

Надеждой не прельщен,

Не сломлен и бедой, -

Тому не нужен ров,

Ни замок, ни подвал,

Где скрыться, чтоб его

Гнев Божий миновал.

Он не отводит глаз,

Бестрепетно смотря,

Как злятся небеса

И бесятся моря.

Живя без суеты,

Тщеславия лишен,

Он другом сделал мысль

И книгой небосклон.

Богатство для него –

Прожитый честно век,

Земля ему приют

И сладостный ночлег.  

Для меня это стихотворение есть в сжатой, чуть-чуть афористической форме кредо нормально проживаемой жизни, в полной мере впитавшую весь житейский опыт многих поколений нашего народа, тем более сейчас, когда нужно себя ограничивать в потреблении житейских благ, хотя бы потому, что хищнически растрачиваемые в последние годы природные ресурсы не беспредельны. Не знаю, но мне кажется, что моя жизнь и жизнь моих близких в значительной степени соответствует программе жизни, изложенной в приведенном только что стихотворении.

Можно ли возродить «душу провинции»? Уверен, что только при полной поддержке государства, работающего на провинцию и для провинции. В ближайшие планы государства, если оно действительно хочет поднять провинцию, должно входить введение вновь совсем недавно отмененного политическими идиотами обязательного распределения выпускников бюджетных вузов, обеспечение законодательной защиты провинциальных тружеников от грабительского обирания их новоявленными предпринимателями, особенно, если за их спиной стоят заграничные мародеры, не спешить с маниакальным упорством рваться во всевозможные международные организации, политика которых состоит в отстаивании интересов иностранных производителей, по целому ряду причин находящихся в более благоприятных условиях для производства товаров и услуг, в том числе и на внутреннем нашем рынке, поощрение и пропаганда нашего уникального культурного наследия. До сих пор провинция все еще продолжает оставаться поставщиком одной из самой активной части нашего общества, как это, впрочем, было всегда. Я знаю несколько столичных наших вузов, где ставка ректорами делается именно на провинциалов, ведь в них гораздо больше социальной энергии, они же знают, что им предстоит делать все в несколько раз больше, чем другим, чтобы в этом мире добиться успеха и процветать. Многим из них очень помогают их провинциальные корни, формирующие у них смекалку, выносливость, трудовые навыки, здоровье, реальность планов, учет обстоятельств, уважение к традиции и к семье. В Сибири и на Урале, рассеивающие потоки действуют слабее, школа, особенно вузовская, продолжает держаться на высоком уровне, патриотизм продолжает сохранять все свои основные черты. Интересно отметить, что достаточно большое число успешно работающих предприятий и коллективов здесь возглавляют "русские" немцы.  

Сейчас много любят говорить о необходимости создания некоей общей национальной идеи, которая выведет наше общество из кризиса. Вся наше жизнь ХХ века подвела нас к выводу, что после опустошительных войн и столь же опустошительных социальных экспериментов время таких теорий ушло и навсегда. Нужно слушать жизнь и, если общество желает развиваться, то оно должно сделать все, чтобы сохранить провинцию в ее развитии. Провинция и есть физически воплощаемая национальная идея, где простота выражает всю суть патриотизма и становится им. Хочется отметить, что в провинции стали пытаться самоидентифицироваться, например, в Бологом уже достаточно долгое время успешно функционирует прекрасный и постоянно обновляемый краеведческий музей, вокруг которого и трудились замечательные бологовские краеведы, которые подготовили ряд замечательных телевизионных сюжетов. Мы с конца XIX века четко осознали, что стабильность жизни и чувство собственного достоинства базируется на гармонии человеческой деятельности с окружающим его миром. Так и строили мир, так соотносили себя с миром, так начинали мир беречь через сбережение доставшегося нам и развиваемого нами уклада живой жизни. Любые перемены в жизни, сопровождающиеся пусть кардинальными внешними изменениями должны сопровождаться сохранением философии "провинциальности" в сознании человека.

Дело в том, что труд живущих в провинции оказывается живым и естественным - он разнообразный, проистекает из возможностей Природы и жизненной потребности людей, практически одинаковый для всех жителей данной местности, в него можно вовлекать, опять же естественно, своих друзей и детей. Разве ж можно сравнить такой труд с работой на заводах-резервациях, где вполне можно допустить ситуацию, когда работающий всю свою жизнь будет выполнять одну и ту же операцию. Гениальный изматывающий конвейер в комедии Чарли Чаплина "Новые времена" возник не на пустом месте, а потому из-за своей правдоподобности он так страшен. Уровень нравственности до последнего "новорусского" времени всегда был выше в нашей провинции, поскольку она опиралась на естественный ход жизни, объединяющий людей. Неслучайно, жители мегаполисов, выходцы из провинции, так любят отдыхать в деревне, да что там отдыхать, они продолжают эстафету обработки доставшегося им в наследство приусадебного участка, косят сено, ремонтируют отчий дом, радуются общению с местным жителями. Кто в детстве "хватанул" провинциальной жизни, на многие вещи смотрит более непосредственно, а значит, "философски".

        И мы видим, что все процветающие государства, по крайней мере, признают в качестве своих высокоморальных принципов именно "провинциальные" для своих стран ценности и критерии. Однако, мы в отличие от Германии и Японии упустили шанс сформировать рыночную экономику с национальным лицом, базирующуюся в нашем случае на русских традициях. Цивилизация, когда "человек рассеивается", особенно если она в основных принципах оказывается навязанной извне, конечно, разрушает для большинства населения установленные предшествующими поколениями парадигмы, но когда эта суета проходит, то перед думающим человеком все-таки должна засветиться непреходящая ценность установленного естественным образом порядка. Здесь очень важно, чтобы человек это осознал эту связь и постарался укрепить ее своей жизнью и передать потомкам. В этом и состоит суть патриотизма.

Комментарии для этой записи закрыты