Чучалин... Заведующий кафедрой госпитальной терапии педиатрического факультета Российского национального исследовательского медицинского университета им. Н.И. Пирогова, президент Российского респираторного общества, вице-председатель Комитета ЮНЕСКО по биоэтике, академик РАН. Широта его интересов, круг знаний, глубокая эрудиция, новаторство, нестандартность мышления, ораторское искусство, лёгкость изложения самых серьёзных тем вызывают восхищение и никого не оставляют равнодушным. Ему внимают, его уважают, цитируют, побаиваются, но и ругают, предают, презирают, потому как завидуют.
Благодаря органичному сочетанию таланта клинициста, учёного, организатора здравоохранения, педагога Александр Григорьевич входит в ряд ведущих представителей современной отечественной медицины. Его заслугами и авторитетом пульмонология стала самостоятельной медицинской дисциплиной. Он один из основоположников российской школы пульмонологии, которая стремится эффективно решать многие фундаментальные и прикладные задачи.
Понятно, что встретиться с ним в условиях то ли самоизоляции, то ли самосохранения, когда медицинские работники, начиная от рядового санитара и заканчивая академиком, практически круглосуточно на боевом посту, было проблематично. Каждый день он на передовой борьбы с новой инфекцией COVID-19. Консультировал, проводил научные изыскания, перелопатил тома новейших знаний, прослушал Гарвардский онлайн-курс по вирусологии и иммунологии применительно к этой проблеме, анализировал, сопоставлял, делал выводы, дистанционно читал лекции о тайнах коронавируса, предоставлял объективную информацию президенту страны, давал коллегам профессиональные рекомендации, как эффективно противостоять загадочной фатальной угрозе... Тем не менее наша встреча состоялась в музее Дмитрия Плетнёва, созданном опять же его усилиями на базе столичной ГКБ № 57, которая носит имя выдающегося терапевта прошлого.
Пульмонолог с мировым именем Александр Чучалин делится своими рассуждениями об уроках коронавирусной пандемии.
– Александр Григорьевич, промыслительно, что мы встречаемся в День Крещения Руси. У вас долгий путь в медицине, вы постоянно рассуждаете о месте своей профессии в современном обществе. Общеизвестно, что медицина, как симбиоз ремесла, науки и искусства, берёт свои истоки в монастырях. Врачебная стезя – больше, чем работа, это служение, как и священство. Но ныне от искусства в медицине мало что осталось: преобладают стандарты, протоколы, клинические рекомендации, «дистанционный» подход к пациенту, симуляторы... А как же традиции, милосердие, духовность?
– Вы хотите, чтобы я осветил глобальные вопросы, я, конечно, отвечу на них. Но для меня они прежде всего связаны с судьбами личностей, которые представлены здесь и во многом определили путь отечественной медицины. Мы с вами встретились в очень дорогом мне месте – единственном в стране музее, который носит имя выдающегося врача Плетнёва. Он создан по моей инициативе и на мои личные средства, хотя не об этом речь. Музей скромный, даже аскетичный. Немногочисленные редкие и оттого очень ценные официальные документы, личные вещи, исторические свидетельства – констатация фактов трудовой биографии и частной жизни значимых деятелей отечественного здравоохранения.
В лице Дмитрия Дмитриевича, в его деятельности я увидел именно того доктора, который объединил и развил принципы гиппократической медицины. Их также исповедовал русский терапевт Григорий Захарьин. У Плетнёва есть замечательное эссе, посвящённое заложенным Захарьиным традициям. Вместе с тем Дмитрий Дмитриевич отдаёт дань глубокого преклонения перед деятельностью Сергея Боткина. Плетнёв гармонизировал то, что было заложено на заре медицины, вышедшей из лона церкви. Своими трудами, лекциями, практикой объединил научную составляющую с основополагающими принципами и традициями, сформулированными отцом медицины Гиппократом.
В 1937 году Д. Плетнёв был осуждён на 25 лет по делу правотроцкистского блока и в 1941 году расстрелян. Моим долгом было вернуть это имя обществу. Предстоял большой труд по его реабилитации, которая состоялась в 1985 году. Шаг за шагом погружаясь в материал, я осознавал чудовищную несправедливость к великому человеку, которого, к сожалению, и сегодня мало кто помнит.
Одним из блистательных его учеников был Александр Мясников, который в годы Гражданской войны попал на лекцию Плетнёва в переполненном зале Первой Градской больницы и был покорён тем, как профессор общался с аудиторией. Искусство общения, чтение лекций, откровенно говоря, является одной из лучших традиций профессоров российских университетов. Мясников понял тогда, что это его учитель, – ученик нашёл своего учителя. Вообще интересно читать страницы, где запечатлены свидетельства прошлого, потому что помимо революций, войн, разрухи, голода видишь совсем другую историю страны – созидательную. Они существовали как бы параллельно.
Д. Плетнёв дружил с коллегой Георгием Лангом, который жил в Ленинграде. Эта дружба тоже не очень раскрывается в нашей литературе. Их объединяло стремление познать болезнь, как, например, все мы сегодня хотим больше узнать о COVID-19, чтобы выстроить диагностические алгоритмы, выработать более выверенные, глубокие и эффективные методы лечения. Тогда только-только зарождалась концепция артериальной гипертонии (АГ), и у них были разные подходы. Позиция Ланга, который находился под впечатлением работ Ивана Павлова, основывалась на нейрофизиологии. Плетнёв придерживался иной концепции: АГ связана с нарушением обмена натрия и хлора в клетках организма человека. Со временем эта теория доказала свою перспективность, признана эффективной, ведь базисным лекарственным препаратом для лечения АГ являются диуретики, регулирующие обмен натрия, хлора, калия и других элементов. Такой вот исторический спор, в котором, в конечном счёте, выиграли все. И всё же Плетнёв оказался более прозорливым.
Он был широко известным врачом, поэтому, когда Павлов тяжело заболел гриппозной пневмонией, Ланг обратился к московскому коллеге за поддержкой. Сейчас широко обсуждается тема инфекций, и я хочу напомнить, что от вирусной пневмонии умерли Дмитрий Менделеев, Лев Толстой, Николай I, другие выдающиеся деятели государства. Такие вот параллели с днём сегодняшним. Как видите, эта тема всегда актуальна.
Трагическим московским эпизодом стала для Плетнёва тяжёлая болезнь и смерть от вирусной бактериальной пневмонии Максима Горького. На консилиум в кремлёвской больнице, где лечился писатель, собрались три ведущих профессора – Дмитрий Плетнёв, Георгий Ланг и Максим Кончаловский. Контролируя течение болезни, Плетнёв описал уникальное её проявление, до того никем не зафиксированное. Он наблюдал состояние лёгочного сердца. Уже тогда хорошо владел таким информативным методом исследования как ЭКГ, лучше других читал электрокардиограммы. И понял, что тяжёлое состояние Горького связано как с поражением лёгких, так и с гемодинамикой сосудов малого круга кровообращения. Для того времени открытие Плетнёва стало большим прорывом.
А потом начались политические репрессии. В музее собраны документы – ордер на арест, допрос Плетнёва и др. Поражает, что иногда вовсе не надо бить человека, пытать, а всего-навсего задавать глупые вопросы. Здесь можно прочитать, что интересовало тогдашнего генерального прокурора А. Вышинского, кстати, бывшего ректора Московского государственного университета, при котором Плетнёв уволился из вуза. Человек теряется, когда ему монотонно, с эпилептической настойчивостью, тысячу раз на дню задают одни и те же глупые вопросы: «Что вы сделали для того, чтобы болезнь Горького стала более тяжёлой?», «Какие ваши действия привели его к смерти?» Также он подвергался пыткам, был доведён до паралича половины тела. В конечном счёте дал показания на себя, сознался в причастности к убийству Горького. «Я готов кричать на весь мир о своей невиновности. Насилием и обманом у меня вынудили «признания», – писал он потом в письме. Это трагедия на самом деле.
Получить многие данные мне помог генеральный прокурор СССР Александр Рекунков, который был моим пациентом. Во время одной из встреч по поводу его здоровья я объяснил ему, что у нас рвётся нить истории. Потому что Плетнёв – знаковая фигура: это подготовка врачебных кадров, современная кардиология, разделы по пульмонологии, учебники и т.д. Рекунков близко к сердцу принял моё обращение, и начался непростой процесс восстановления справедливости. Поначалу многие известные профессора мне аплодировали, приветствовали. Ну а потом возникла другая ситуация, когда вдруг прошла информация, что никакой реабилитации не состоится. И те же люди, которые аплодировали, перестали меня замечать, проходили мимо, как сквозь стену, например, члены Московского терапевтического общества, которое посейчас заседает на Моховой улице. Тогда я понял, что это не моё место. Таковы человеческие страсти. Не стану называть фамилии, потому что это очень уважаемые в нашем обществе люди, и я не хотел бы, чтобы даже мой честный рассказ бросил на них тень. Полный горестных мыслей, я вновь встретился с А. Рекунковым, который пояснил, что реабилитация врача – весьма непростое дело, затрагивающее большие политические процессы. Он первым сообщил мне, что в государстве грядут перемены, готовится проект под названием «Перестройка». Для меня она началась с реабилитации Плетнёва. Когда это произошло, я в последний раз переступил порог на Моховой, где меня опять «заметили», улыбались, протягивали руку. И я подумал: насколько всё-таки глубок в человеке страх. Человек теряет в себе человека, потому что это чувство прочно сидит в нём.
– Не так давно вы добились общецерковного прославления знаменитого доктора Евгения Боткина, последнего лейб-медика царской семьи, расстрелянного в Екатеринбурге. Почему?
– В стенах музея и в моём кабинете вы можете увидеть икону праведного cтрастотерпца врача Евгения, расстрелянного с царской семьёй в 1918 году. Это сын знаменитого доктора Сергея Боткина. Недавно мы проводили панихиду по Евгению. На втором этаже здания ГКБ № 57 есть небольшая больничная церковь – первый в России храм в честь Е. Боткина, канонизированного в лике святых.
Я постарался прочитать все его сочинения. Написал он мало, но всё по существу. Две лекции доныне имеют предельную важность и актуальность – «Как любить больного человека» и «Как ухаживать за больным человеком». Он описывает свои потрясающие наблюдения над онкологическим больным, у которого был рак печени. Человек страдал болями, но Боткин пытался максимально оттянуть время, когда пациент начнёт получать морфий. Однажды он проснулся в своей квартире: приснилось, что его подопечному очень худо. Он поднялся с постели и среди ночи пришёл в больницу. Войдя в палату, действительно, увидел, как человек мается, не может найти себе место. Врач присаживается на край кровати, обнимает его, разговаривает, после чего тот укладывается и, словно ребёнок, тихо-тихо засыпает. Евгений Сергеевич был поражён, как сочувствие помогает пациенту. Сегодня такое осознанное сопереживание мы называем эмпатией. А вот в традициях российской школы это было всегда.
Во время Русско-японской войны с отрядом сестёр милосердия он отправляется на фронт. По дороге начинает вести дневник, куда вносит записи о тех местах, которые видит. Знаете, так любить Россию, действительно, могут только истинные патриоты. Потрясающе! Все эти заметки потом он использует в своей книге «Свет и тени Русско-японской войны». Я несколько раз перечитал её, она написана хорошим языком. Сказалось то, что Сергей Петрович дал блистательное гуманитарное образование своим сыновьям Сергею, Александру, Евгению. Я понял, что светом для автора является простой россиянин, который живёт в России, говорит по-русски, отстаивает её интересы. А тени – правительство, чиновники и т.д.
Описал он Маньчжурию, военные действия. Меня поразил один эпизод, как он ухаживал за раненным в грудную клетку солдатом, у которого была эмпиема плевры – тогда практически фатальная болезнь. Каждый день, не гнушаясь, Боткин приходил к умирающему, которого называл «солдатиком», поправлял дренаж, кормил, перестилал постель, утешал. Умирая в полной ясности, «солдатик» назвал его отцом и поблагодарил: «Папа, я ухожу из этой жизни, спасибо тебе».
Когда знаешь такое, разве можно остаться равнодушным? И я сделал всё, чтобы принявшего мученическую смерть Боткина канонизировали. Основной проблемой в семье императора было здоровье императрицы и цесаревича Алексея. Многие не желают признавать, что Александра Фёдоровна была поразительной женщиной. Боткин это понимал, следил за её здоровьем и здоровьем общего любимца цесаревича, страдавшего гемофилией.
Часто говорят о двух линиях – Распутине и Боткине. Мы знаем, что они никогда не протянули друг другу руку, не обмолвились словом. Нужно подчеркнуть, что врачебный крест нёс вовсе не Распутин, а Боткин. Когда А. Керенский сослал царскую семью в Тобольск, Боткин просил разрешения присоединиться к ней. Ему предложили отказаться от своего выбора, но он ответил, что не может оставить больного ребёнка. Когда сегодня я говорю об этике и деонтологии, привожу этот потрясающий пример, который раскрывает этический инструмент врачебного «Я», врачебного долга, отношения к пациентам.
Незадолго до расстрела он написал письмо, известное сегодня как «лебединая песня» доктора Боткина. В нём он поднимает вопросы жизни и смерти, обращается к Богу, цитирует страницы Библии, когда Авраам и Сара просят о защите их сына. Грань жизни и смерти в своей «лебединой песне» описывает так: «Я уже не жив, но ещё и не мёртв». Высказывается предположение, что при расстреле в Ипатьевском доме лейб-медик своим телом прикрыл цесаревича.
Поначалу Боткин был прославлен как слуга царской семьи, но я восстал против этого, инициировал процесс по его отдельной канонизации. Конечно, мне помогали, особенно помог профессор отец Сергий Филимонов из Санкт-Петербурга. У меня были прямые отношения с патриархами Алексием II, Кириллом. И справедливость восторжествовала. Как видите, в музее прослеживается связь времён, незаконно и даже преступно утраченная.
С именем Мясникова связано создание Института терапии, впоследствии трансформировавшегося в Институт кардиологии. А ведь это идея Плетнёва! Мясников воспитал немного учеников, и один из лучших – Евгений Чазов. Это целая школа. Научные школы – это то, что страна катастрофически теряет. Можно потерять многое, но только не их. В формировании моей врачебной судьбы велико влияние терапевтической школы. Не будь этой базы, я не смог бы чего-то добиться, реализовать многие планы.
В свои студенческие годы я слушал последние лекции ещё одного выдающегося учителя М. Кончаловского, известного специалиста в области ревматологии, заложившего такое направление, как клиническая гематология. Занимался он и гастроэнтерологией. В родном мне Втором Меде возглавлял лечебный факультет, очень много сделал для открытия наших кафедр. Его учеником был главный гематолог Минздрава СССР Андрей Багдасаров, с именем которого связано создание Института гематологии. Первым он применил витамин B 12 для лечения злокачественной анемии. Когда американцы испытали атомное оружие в Японии, возникла проблема лечения острой лучевой болезни. Первый врач, который вошёл в команду Юлия Харитона, Андрея Сахарова, Игоря Тамма, Якова Зельдовича, других выдающихся физиков, формировавшую ядерный щит государства, был Багдасаров. В этой программе он занимался лучевой болезнью, у нас сохранилась его актовая речь на эту тему.
После того как на Хиросиму и Нагасаки были сброшены ядерные бомбы, власти Японии обратились к Сталину с просьбой о помощи. Их интересовало, изобретены ли советскими учёными лекарства для лечения лучевой болезни. Тот советовался с учёными, и ему сообщили, что эффективный препарат имеется. Это экстракт из плаценты, способный помочь таким пациентам. Разработчик лекарства академик Владимир Филатов в те годы трудился в Одессе и успешно лечил тяжёлые офтальмологические случаи, в частности, трахому. Первым в мире он взял кусочек плаценты, приложил к глазу, покрытому плёнкой, после чего бельмо рассосалось. Это было феноменально. До него никто не знал, как эффективно бороться с такой проблемой. Пытались удалять плёнку, что сопряжено с кровотечением и потерей зрения. А Владимир Петрович стал делать из плаценты экстракт и успешно сохранять пациентам зрение.
Сталин обратился к Филатову и Багдасарову, чтобы они откликнулись на просьбу японцев. Более того – сделал подарок Японии, передав ей наработки Филатова. Результаты были впечатляющими: при использовании в лечении лучевой болезни экстракта из плаценты рубцы на коже не образовывались. А сейчас уже Япония поставляет нам свой препарат под названием лаеннек, усовершенствованный с применением современных технологий, как, впрочем, всё, что они выпускают. Сегодня это один из наиболее эффективных препаратов в мире. В период пандемии мы применили его в Институте геронтологии для лечения пожилых людей с тяжёлыми проявлениями COVID-19. И всех больных, которым его назначили, мы «сняли» с аппарата искусственной вентиляции лёгких.
Плеяду учёных, которые составляют нашу медицинскую славу, замыкает мой учитель, известный клиницист, профессор Павел Юренев. Как видите, музей без больших претензий, но очень содержателен. Он отражает силу, которая в нас заложена. Здесь представители московской, петербургской школ, «ядерная» медицина и т.д. Без этих личостей нет нашей отрасли.
– В разговоре вы упоминали загадочную смертоносную пандемию, приведшую к глобальным сдвигам в жизни человечества. Почему на нас обрушился COVID-19: это следствие сбоёв в парадигме «человек – природа», кара или, может, двигатель эволюции?
– Продолжатель идей Владимира Вернадского о ноосфере выдающийся учёный Александр Чижевский в своих трудах выстроил теорию, что человечество неизбежно настигнут биокосмические эпидемии. Это следствие того, что человек вмешался в окружающий мир, резко изменил его, но при этом не адаптировался к тому, что собственноручно нарушил в природе. Наверное, последний на сегодня интерпретатор идей и философии Вернадского и Чижевского, ученица академика Влаиля Казначеева профессор Галина Бушманова основной проблемой XXI века считает первичный хронический сепсис, который свидетельствует о том, что иммунитет человека не приспособился к изменениям, которые сам создал. И с тревожной постоянностью в мире появляются новые инфекционные заболевания.
Что касается коронавируса, это одно из наиболее древних инфекционных заболеваний у живого. В человеческую популяцию он пришёл от обитателей морей. Сегодня в филогенетическом дереве коронавируса свыше 50 серотипов, которые делятся на определённые группы – альфа, бета и т.д. Три новых серотипа SARS, MERS, SARS-CoV-2 – представители семейства бета-коронавирусов – появились вследствие деятельности человека. Если бы человек имел хорошую иммунную систему, он с ними хорошо бы справился, однако в силу определённых условий произошла мутация относительно безобидного коронавируса.
В ходе эволюции человеческая популяция постоянно встречалась с инфекцией и выработала механизмы защиты от высокопатогенных вирусов. Так, начиная с осени, традиционно происходят вспышки ряда сезонных серотипов, к которым человек привык. Скажем, дети до 10 раз в год могут переносить такие заболевания, и в 40% случаев возбудителями являются сезонные коронавирусы. Но сейчас речь совсем о другом коронавирусе, с ним человечество эволюционно не сталкивалось. Впервые он был выделен в 1936 году на агрофермах, где отмечалась массовая гибель цыплят. Попытки его культивировать не увенчались успехом. Лишь в середине 60-х годов британские учёные создали культуру из эпителиальных клеток трахеи, тогда удалось культивировать коронавирус. Это говорит о том, что своей биологической мишенью он видит эпителиальную клетку. Ею является слизистая полости носа, орофарингеальной области, трахеи, бронхов, поверхности альвеол и сосудов.
Коронавирус «любит» партнёрство, и в сезон вспышек идёт в ассоциации в первую очередь с риновирусом. Исторически сложилось так, что коронавирусом в стране занимались учёные только НИИ эпидемиологии и микробиологии им. Г.Н. Габричевского. У нас есть исследования, которые выполнены в середине 1980-х годов в лабораториях этого института. Раньше считалось, что при наличии коронавируса риновирус не способен приводить к бронхиальной астме. В своей работе мы показали, что более чем у 35% больных с тяжёлыми формами аллергии выявляются положительные тесты на сезонные коронавирусы. Как-либо трактовать это, установить причинно-следственные связи нам тогда не удалось, была лишь констатация факта.
Сегодня нас интересует научный вопрос: почему из 100 человек, у которых диагностирована персистенция вируса в организме, лишь 5% – критически тяжёлые больные? Эти люди имеют фоновые заболевания, допустим, сахарный диабет, артериальную гипертонию, ишемическую болезнь сердца, лёгочные заболевания и некоторые другие. Оказалось, что у них имеются определённые изменения в третьей паре хромосом, в коротком плече, локальном месте, которое экспрессирует белки для рецепторов 2-го типа ангиотензинпревращающего фермента. Биологической мишенью являются функции определённых клеток, эндотелиальные клетки мелких сосудов, капилляров и вен, что наиболее трагично, поскольку резко меняется функция этого слоя сосудов и они теряют способность защищать микроциркуляцию от тромбообразования. Эта болезнь действительно очень близка к сепсису. Американский университет, который активно занимается просветительской деятельностью, ведёт ряд направлений, объясняющих коагулопатию, указывает на поражение эндотелия.
Как рано закончится пандемия? Хочу сказать, что нас ожидает непростой период, особенно заключительная часть нынешнего года. Не так просто вернуть заболевшего в состояние физиологической нормы. Сегодня человек, как никогда, чувствителен, сверхчувствителен к воздействию вирусов, микроорганизмов, грибов. Академик Николай Нифантьев, химик, занимающийся грибами, проводит потрясающие исследования с Институтом Пастера и показывает, что среди умерших от COVID-19 предельно высокий процент больных с колонизацией грибковой флоры в дыхательных путях, что отражает потерю иммуносупрессии.
– Мы впереди планеты всей в создании новых вакцин от вируса SARS-CoV-2. Они испытываются, вот-вот начнётся экстренное их использование, вакцинация на группах риска, в первую очередь, на медработниках и учителях. Но ведь гонка за приоритет в создании коронавирусной вакцины может обернуться катастрофой, если дело дойдёт до массовой иммунизации недостаточно проверенным препаратом...
– Нам остро нужна новая вакцина – безопасная, эффективная. Имунизация необходима. Однако разработка вакцины – научная задача, требующая ответственного подхода, где нет места прессингу на учёных, политической ангажированности. Мир ждёт новые лекарства, а не новые проблемы. Меня беспокоят бравурные заявления об уже готовых экспериментальных вакцинах, в частности директора Национального исследовательского центра эпидемиологии и микробиологии им. Н.Ф. Гамалеи академика РАН Александра Гинцбурга и главного вирусолога Вооружённых сил РФ Сергея Борисевича. А.Гинцбург использовал фрагмент одного из вирусов, куда насадил существующий гликопротеин, создав таким образом псевдовирус. Биологическая целесообразность такой вакцины вызывает сомнения. Потому я сказал ему, что как врач не могу поддержать её применение. К тому же сама по себе она не может рассматриваться как панацея и назначаться всем. Я не случайно отказался от членства в Комитете Минздрава России по биоэтике, так как, к сожалению, отмечаю случаи «протаскивания» документов с грубыми этическими нарушениями.
Из 690 лекций, прочитанных американским университетом, ваш покорный слуга выслушал каждую, зафиксировал, выделил квинтэссенцию и т.д. Более 15 лекций посвящено вакцинам, например «Moderna», лидера в мировой гонке вакцин, и Университета Питтсбурга. Вот что делает мир? С применением новых технологий он синтезирует РНК.
Известно, что COVID-19 практически не коснулся ряда стран мира, например Швейцарии, юга Германии. В них отмечены лишь отдельные случаи. Там врачи не создали какое-то уникальное средство, но широко применили хорошо зарекомендовавший себя универсальный препарат – 13-валентную антипневмококковую вакцину, чтобы сформировать специфический иммунитет и, активизируя иммунную систему, повысить врождённый. Достаточно сказать, что её назначили Ангеле Меркель, как известно из литературы. Американский опыт подтверждает, что у тех, кто получал антипневмококковую вакцину, результаты значительно лучше, чем у применявших вакцину антигриппозную.
К сожалению, наши разработчики не всегда помнят об этической составляющей проблемы. Любое клиническое исследование обязано проходить этическую экспертизу, которая не менее важна, чем технологическая. Не случайно на Нюрнбергском процессе 1946 года был принят специальный кодекс, основанный на Декларации прав человека и предусматривающий обязательное использование добровольного информированного согласия. Мы обязаны строго соответствовать международным нормам.
– В стране существовала мощная инфекционная служба. Помнится, в 2013 году инфекционисты, в частности, академик РАН Валентин Покровский, на съезде в Саратове били тревогу о будущем специальности, неоправданном сокращении коечного фонда, увольнении высококлассных кадров. Недавно председатель Правительства России Михаил Мишустин дал поручение Минздраву модернизировать инфекционную службу. Неужто нужна очередная модернизация отрасли, о чём заявил министр здравоохранения РФ Михаил Мурашко вскоре после замещения своей должности?
– Вновь мы возвращаемся к кадровой проблеме. Я уже сказал о школах. Академик РАН Вадим Покровский привёл такую цифру: в стране было порядка 8 тыс. инфекционистов, стало 4 тыс. Я и о своей специальности скажу: из почти 4 тыс. пульмонологов осталось 750. Вследствие неумелого реформирования здравоохранения вирусологические школы в общем-то разрушены. Нет головного центра – НИИ вирусологии им. Д.И. Ивановского, закрыли уникальные работы выдающегося учёного академика РАН Дмитрия Львова. Сегодня мы расплачиваемся за это, а тот же Китай в это время активно развивается, открывает новые институты.
У нас была хорошая школа детских инфекционистов, которую заложила академик Нина Нисевич. Теперь, бедные, они едва сводят концы с концами. Академик Валентин Покровский абсолютно прав, потому что инфекционная служба, инфекционные стационары нужны. В мою студенческую молодость я посещал только что выстроенные инфекционные больницы, которые по своей архитектуре, санитарии относились к лучшим в стране.
Но выход имеется. Я вхожу в ряд международных комитетов, знаком с западными моделями врачебной деятельности. Пульмонолог там – это специалист, который владеет интенсивной пульмонологией, бронхоскопией, функциональными методами исследования и т.д. Он и рентген сам сделает, и снимок прочитает, а к узкому специалисту обращается лишь в наиболее сложных случаях. Вот модель врача-пульмонолога. Кстати, COVID-19 показал, что та модель, которая существует у нас сегодня, вступает в конфликт с потребностями общества в организации медицинской помощи больным. Нам ничего не надо выдумывать, важно интегрироваться в мировое медицинское пространство, сохранив свои школы. А тут надо приложить ум!
В своё время, когда я был вице-президентом АМН, изучил её деятельность изнутри. И восстал. Я, наверное, не очень удобен начальству, но от этого не огорчаюсь. Когда сравнил работу Национального института здоровья США и нашей отраслевой академии, понял – дистанция колоссальная. Нет деловитости, нет вхождения в общество. Убеждён, концепцию медицинской науки и стратегию развития отрасли должна формировать академия. Я предлагал трансформировать нашу академию в структуру Национального института здоровья России, потому что министерство здравоохранения это рабочий орган. Но почему-то не получалось. Вырастить современные, по-свежему мыслящие кадры предельно сложно.
Сейчас я чувствую себя очень хорошо, потому что для тех работ, которые веду, мне нужны физики, генетики, биологи, химики и т.д. Много работы нами проводится по академической линии с Московским государственным университетом им. М.В. Ломоносова. Я очень ценю пример яркого человека в науке и образовании Виктора Садовничего. Какой замечательный интеллектуальный штурм он организовал в университете, например, по поводу COVID-19! Я не являюсь сотрудником МГУ, но с интересом участвовал в обсуждениях.
– В вашей судьбе были моменты несправедливого отношения. Вас уважает весь медицинский мир, но у вас отняли институт. Ваше детище – авторитетнейший в своё время конгресс «Человек и лекарство» с легендарным академиком Михаилом Машковским во главе – без вас потускнел. Есть обида?
– Нет, обиды у меня нет. Конечно, есть, люди, которые причиняли зло, но этим самым они делали плохо, прежде всего, себе. Замечательный наш учёный Борис Вотчал обращался к коллегам с таким хорошим афоризмом: «Больше всего бойтесь своих учеников». Это на самом деле так. И я был свидетелем подобной людской деформации. Когда наступает непростая полоса в жизни, часть птенцов, вылетая из гнезда, забывает о тех, кто их вскормил. Во время вспышки коронавирусной инфекции, когда страна остро нуждалась в пульмонологах, мне звонили и просили грамотного врача. Для меня такие просьбы, откровенно говоря, будто ножом по сердцу. У меня ведь их нет, все разбежались, стали «великими», трудятся в фирмах и т.д. Но я ещё раз отмечу: обиды, злобы, мстительности не испытываю.
Поймите меня правильно, я ведь родился перед войной. И первые годы своей жизни вместе с мамой провёл в концентрационном лагере. Самой большой детской радостью был момент, когда я мог подойти к заградительной проволоке и дотронуться до мамы. Самое большое счастье в жизни! Во взрослые годы со мной не раз хотели расправиться. И в академии пытались «в асфальт укатать». Но что всё это в сравнении с ужасами детских военных лет? Тогда было действительно настоящее горе, которое я практически впитал с молоком матери...
По природе своей я так устроен, что, когда человек делает плохо, мне становится его жалко. Потому что, будучи православным, я знаю, что он получит наказание. Не от меня. В этом я не раз убеждался. Не знаю, отчего так происходит, но его настигает кара.
– В медицину вы случайно пришли?
– Чудом я считаю то, что смог получить образование, к которому всегда относился с большим трепетом. Конечно, было материнское влияние, совершенно особенное. Мы выжили в оккупации, вернулись домой. Моя мама была малограмотным человеком, окончила, может быть, 4 класса. К ней люди шли со всякими болячками и горестями, поскольку у неё был некий природный дар. Она помогала при болезнях, заговаривала боль, поддерживала психологически. Сейчас я могу такие слова употребить. Я видел, как на неё надеялись, как благодарили. Это очень сильно запало в мою детскую душу.
В школьные годы, так сложилось, я случайно оказался среди студентов медицинского вуза – Второго Меда, поведение которых действовало просто обвораживающе. Я понял, что другого пути у меня нет, я должен сделать всё, чтобы стать студентом этого вуза. Параллельно с учёбой работал медбратом. Поэтому вся моя жизнь прошла в стенах альма-матер, где посейчас – свыше 65 лет – продолжаю заведовать кафедрой госпитальной терапии педиатрического факультета.
– А сейчас видите достойных продолжателей дела своих учителей?
– Конечно. Откровенно говоря, я люблю молодёжь, всегда жду встречи. Сейчас мы прибегаем к дистанционной форме обучения, да и общения, реально не видимся. Я тоскую от этого, но приближается 1 сентября, особый праздник. Когда вхожу в аудиторию и вижу студенческую молодёжь, меня это радует. Всматриваюсь в умные, одухотворённые, пытливые лица и хочу то, что во мне есть, отдать им. Некоторые из них с благодарностью это принимают, хорошо развиваются.
Сегодня 2 доктора, окончившие нашу ординатуру, поступили к нам на работу в ГКБ № 57. Для меня это радость, ведь я готовил их в течение 2 лет. Они могли пойти в другие медицинские организации или фирмы, но сделали свой выбор в пользу нашей больницы. Мне нравится, как некоторые молодые врачи с полной самоотдачей, душой, героически работали в период пандемии и продолжают трудиться так сейчас. Я мечтаю о непрерывном и безостановочном образовании специалистов XXI века. Люблю подмечать, поддерживать, развивать в молодёжи талантливость. Но не только это. Важно, чтобы современные врачи были думающими, рассуждающими о добре и зле, милосердными, сострадательными, чего так не хватает порой людям, да и всем нам. Для этого у меня есть совесть – важный инструмент этики, который позволяет понять, всё ли я сделал, чтобы их таланты были реализованы...
Беседу вел академик Александр Иванов
