Мы представляем нашего нового автора на сайте петрани.рф. Владимир Николаевич Гайдуков – преподаватель кафедры государственного управления Тверского государственного университета, который одновременно в течении 15 лет трудился в областных органах государственной власти и управления: заместителем председателя Фонда имущества и заместителем министра экономики правительства Тверской области.
В 1985 г. в Ленинградском государственном университете защитил кандидатскую диссертацию «Прогностическая и методологическая функции научной картины мира» под научным руководством профессора М.В.Мостепаненко.
А в 1992 г. стал соучредителем Тверского регионального отделения ПАНИ, членом президиума ТОПАНИ и его учёным секретарём. Он также является заместителем руководителя Тверского научного центра комплексного изучения человека.
Очерк-воспоминание члена-корреспондента ПАНИ В.Н.Гайдукова, который вместе с председателем Тверского регионального отделения Академии В.Г.Осиповым является последним "отцом-основателем" Тверского отделения РАН (май 1991 г.), а затем Тверского отделения ПАНИ (1992 г.), это – интересное и уникальное повествование об академической подготовке талантливых советских школьников в новосибирском Академгородке. Оно включает в себя автобиографическое, человековедческое и науковедческое содержание.
Тверское региональное отделение ПАНИ.
Владимир ГАЙДУКОВ, кандидат философских наук, член-корреспондент Петровской академии наук и искусств
Запах яблонь, цветущих на Марсе.
(О советской физматшколе Новосибирского университета)
Недавно у меня в Сиэтле родился «яйцеголовый» внук – Артур. Слово «яйцеголовый» использовала моя дочь, характеризуя своего новорожденного.
Возникли «вспышки памяти» о чудесной общине яйцеголовых подростков – «фымышат». Так называли и называют себя ученики знаменитой физико-математической школы (ФМШ) при Новосибирском госуниверситете. По законам синхронии тут же поступило предложение от моего земляка режиссёра и писателя В.Н.Бабковского, с которым мы работали в Тверском государственном университете, написать что-то типа воспоминаний об этой ФМШ, в связи с её 65-летием, о новосибирском Академгородке.
Летом 1970 г. я закончил 8-й класс СШ №1 в райцентре Родино, что на Алтае, и, будучи одним из победителей Всесибирской олимпиады школьников по физике, химии и математике в Алтайском крае, был приглашен в новосибирский Академгородок, в летнюю физматшколу. Отец вечером проводил меня на поезд, а уже ранним утром я был в Новосибирске. Как многих других, приезжающих (или прилетающих) со всех сторон Советского Союза (Всесибирская олимпиада имела всесоюзный статус) нас всречали на новосибирском вокзале те, кого теперь называют волонтерами – студенты Новосибирского госуниверситета. Нас рассаживали по автобусам и отправяли в Академгородок под Новосибирском. Здесь селили в общежитие ФМШ, кормили.
Потом в Доме ученых на торжественном собрании нас приветствовал отец-основатель Академгородка академик Михаил Лаврентьев – выдающийся математик и механик, представители администрации Академгородка и другие. Нам был показан американский документальный фильм о второй американской лунной экспедиции. Его комметровал 40-летний американский астронавт, участник этой экспедиции. Он говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом. Ему помогал перводчик. Он сообщил, что мы (фымышата), будем одними из первых в СССР, фактически вторыми, смотреть этот фильм. По ходу комментария он задал нам задачку по физике: « Определить, на основании показанных кадров фильма о колебании фала (веревки) в спусковом лунном модуле, ускорение свободного падения на Луне». Это была типовая задачка о математическом маятнике. Сам же астронавт был восхищен новосибирским математиком и механиком Юрием Кондратюком, погибшим на фронте в Великой Отечественной войне.
Оказывается, американцы его боготворили. Все американские полеты на Луну осуществлялись на основании довоенных расчетов Ю.Кондратюка.
В заключение для нас пела знаменитая Радмила Караклаич из Югославии. Вообще, новосибирский Академгородок, как потом выяснилось, жил весьма интенсивной культурной жизнью. Зарубежные певцы и ансамбли, не имевшие по тем или иным причинам доступа к аудитории в других городах СССР, даже в Москве, могли свободно выступать в Академгородке. В порядке исключения. Это называлось там: «пролетая в Японию». Можно было свободного посетить выставку картин Малевича и т.п. Академгородок явно демонстрировал открытый доступ к достижениям мировой культуры.
В ходе обучения в летней ФМШ нашу группу из потока «девятиков» (перешедщих в 9-й класс) курировал молодой контр-адмирал, член-корресподент АН СССР из Института гидродинамики. Он читал нам лекции по теории кумулятивного взрыва и соответствуюшем оружии, о дельфинах, о подводных лодках с изменяемой геометрий корпуса, напоминавших, в плавании, дельфинов, а также показывал множество научных фильмов. В Институте гидродинамики он демонстрировал нам знаменитую тогда гидропушку, одним ударом сжатой воды стиравшую в красный порошок огромную кирпичную кладку.
Другим нашим куратором был знаменитый физик Юрий Румер – ровесник века, легендарная личность. Профессор Румер 5 лет проработал ассистентом у великого Макса Борна в городе науки Геттингене (Германия). Имел шанс попасть ассистентом к А.Эйнштейну. А вернувшись в СССР, отбыл 15 лет в тюрьмах, шарашках и северных ссылках. Академик Лаврентьев добился его перевода в Академгородок. Румер расказывал нам о гениальных русских физиках, которых помнил очень молодыми. О Георгии Гамове (оставшемся на Западе), Льве Ландау и др. О встречах с великими физиками мира в Геттингене. О Нильсе Боре и Альберте Эйнштейне, их известных спорах по философским основам квантовой физики. О возгласе Эйштейна: «Вас ист дас?» (Что это?), когда совсем молодой Ландау на равных стал спорить с великим Бором. Эйнштейн был восхищен чудесным явлением столь юного дарования.
Ю.Б.Румер был чеовеком врожденного благородства. Владел 13-тью языками. Любил поэзию и литературу. Общался с Владимиром Маяковским. Как потом выяснилось, двородным братом профессора Румера был Осип Брик.
После лекций и других мероприятий мы обычно провожали профессора до его дома на улице Жемчужной. Он был превосходнейшим рассказчиком и воспитателем ещё дореволюционной школы. Это было чем-то похоже на геттингенские традиции по сопровождению домой профессора, учителя.
Лекции по дифференциальному исчислению нам читал гениальный математик Алексей Ляпунов, мировое светило, один из основателей кибернетики, ключевой создатель ФМШ. Помню, что читал он строго, не делая поблажек, равно как для студентов. Но мы были горды и счастливы уже тем, что слышим самого А.А.Ляпунова, видим его воочию.
Многие наши мероприятия снимало официально союзное документальное кино, особенно встречи с академиками. Теперь эти фильмы где-то пылятся на полках Госфильмфонда. Снималась и встреча нашей группы с академиком Андреем Будкером в Институте ядерной физики. Он показывал нам «ВЭП-2» – проект нового ускорителя на встречных электронных пучках, прототипа современных коллайдеров.
Академик задал удививший меня и многих вопрос: «Родинцы среди вас есть?». Я выступил вперед из группы ребят и доложил о наличии. Он тепло погладил меня по плечу и повел всех в загадочный туннель ускорителя ВЭП-2. По пути А.М.Будкер спросил меня, слышал ли я о Володе Балакине и Васе Пархомчуке? Я сказал, что конечно слышал. Дело было в том, что и Балакин. и Пархомчук были выпускниками Родинской средней школы №1, в которой учился и я. Весной 1970 г. Балакин в 28 лет получил премию Ленинского комсомола за цикл иследований на ВЭП-ускорителях, стал союзной знаменитостью, чуть и не «героем нашего времени». Так его подавали СМИ. Мало отставал от него Пархомчук, который был моложе. В настоящее время В.Е.Балакин – член-корреспондент РАН, а В.В.Пархомчук – академик РАН. О Балакине тогда снималось много документальных фильмов, писалось много статей. Нашу школу, нашего учителя физики Константина Сергеевича Кривенко тоже показывали в документальных фильмах. Константина Сергевича мы знали также как фронтовика, бывшего морского десантника, сражавшегося с немцами за Одессу и Севастополь, имевшего несколько ранений и воинских наград. За глаза мы называли его уважительно: «Костя - одессит», или просто Костя. Он был таланливым учителем, хотя и с жестковатым чувством юмора. Помню, как за одну из моих шуток в кабинете физики, способную вывести из строя дорогостоящее оборудование, интеллигентный, но жилистый Костя простецки вышвырнул меня за дверь, прямо к ногам проходившего мимо завуча. "Завучка" при этом невозмутимо прошествовала мимо: она была, видимо, твердо уверена, что, будучи одним из примерных учеников школы, пересекать кувырком коридор, я просто не мог.
С юмором студентов-физиков я столкнулся при первом посещении Большой физической аудитории НГУ, когда увидел на одном из столов надпись «Было у отца три сына, двое умных, а третий химик». Меня она обидела. Дело в том, что главные мои «олимпиадные» успехи были в химии. Оказывается, студенты-физики в НГУ почему-то недолюбливали студентов-химиков. Хотя было известно, что уважаемый всеми профессор Румер добился выдающихся результатов и в физике, и в квантовой химии. Вообще в аудиториях Новосибирского университета часто звучал юмор из известных книг «Физики шутят». А в знаменитом кафе Академгородка «Под интегралом», где часто шли ставшие потом широко известными споры между физиками и лириками, тоже хватало юмора физиков.
Шутки самих фымышат иногда имели не только словесное выражение и даже приобретали, порой, характер «черного юмора». Помню, из показанного нам, почти сразу по прибытии, на одном из творческих вечеров любительского, узкопленочного документального фильма, как шутка фымышат страшно напугала новосибирцев и жителей Академгродка. Дело было так. Фымышата из предшествующего нам набора решили проверить на практике свои знания о кумулятивных взрывах. На одном из островов в Новосибирком море в огромный яшик, сделанный из полиэтиленовой пленки был помпами закачан дым от множества разведенных рядом костров. Потом под ящиком был взорван тротиловый заряд. В результате над Новосибирском на высоту двух километров взвилось огромное облако из дыма, очень похожее на гриб ядерного взрыва. Новосибирцы падали на землю и ползли к убежищам, как их учили на занятиях по гражданской обороне. При этом хлынул вдруг дождь. Все снималось на пленки и выглядело очень серьезно и комично. После этого сильно пострадало руководство ФМШ и шефы-кураторы из Инстиута гидродинамики. Подобные шутки, типа извержения вулкана творили и химики, но в меньшем масштабе. Благо, острова в Новосибирском море, к которму выходит Морской проспект Академгородка, терпели все подобные выходки фымышат.
Из тех, с кем подружился в летней ФМШ - 1970, помню близкого друга из Южного Казахстана. Он имел странные жесткие черные волосы с проседью, которые торчали на его голове во все стороны. Чем-то он походил на севроамериканского индейца. Это был великолепный товарищ, незаменимый как в обсуждении сложных научных вопросов, так в тех или иных противостояниях, которые всегда бывают в больших подростковых и юношеских коллективах. Он гордо навызвал себя «Я казахский сын советского народа». Это было его национальное кредо. Запомнился наш с ним общий друг-якут, рослый атлет, «потомок Чингизхана», который, помимо большого таланта в области физики и математики, был еше и кандидатом в мастера спорта по вольной борьбе, что приносило пользу в противостояниях с так называеми «десятиками» (то есть теми, кто окончил девятый класс и перешел в десятый).
Последние много о себе мнили, снисходитеьно поглядывая на нас – «девятиков», особенно когда хвастались своими романтическими успехами в общении со студентками младших курсов НГУ, которые нам помогали как волонтеры. Мы тоже хотели быть «под сенью девушек в цвету». На наших сверстниц - фымышат мы особого внимания не обращали. Но зато и сами в качестве объекта романтических отношений не рассматривались нашими кураторшами-красотками. Не котировались, так сказать. А зря. Ведь мы читали и обсуждали книги таких поэтов!
Вспоминаю еще одного нашего товарища – «девятика» из Львова со сложным характером, у которого отец был известным украинским физиком, академиком. Отец неоднократно прилетал по делам в Академгородок и по прилету заходил в нашу комнату в общежитии с большими коробками лакомств – эклеров и связками книг. В отличие от своего сына, он казался очень простым, доступным человеком, с которым мы пили чай с эклерами и обсуждали книги. А книги он привозил непростые для того времени. Это были сборники стихов М.Цветаевой, А.Ахматовой, О.Мандельштама, Б.Пастернака, роман И.Ефремова «Час Быка». Их тогда нельзя было свободно купить. «Час Быка» вообще изымался из библиотек. Но во Львове, в этом плане, видимо, было легче. Тем более для академика. Он привозил их сыну, но ненавязчиво и нам рекомендовал читать. Он полагал, что физик обязан уметь мыслить в первую очередь образами, а хорошая литература, поззия этому помогают. Вообще спор физиков и лириков он считал надуманным, искусственным. Возможно, он сам писал стихи. Мы достаточно хорошо понимали ценность привозимых им книг и наших разговоров. Я до сих пор ему глубоко благодарен . Хотя с его сыном мы с другом - казахом часто не сходились во мнении, в том числе по прочитанному. Я помню, что книга «Час Быка» мне не понравилась. Она как-то резко диссонировала с теми произведениями Ефремова, которые мне удалость прочитать до этого, особенно с «Туманностью Андромеды». С какой- то непонятной злостью, не дочитав, я бросил книгу на кровать и чуть не заплакал.
Возможно, наш добрый друг – украинский академик был неправ в оценке споров физиков и лириков. Их значения и роли. А возможно и прав. Может он чувствовал от них какую-то опасность? У меня и сейчас нет однозначного ответа. Советская полиэтническая нация, формулу которой прекрасно определил мой друг – казах, развивалась как нация футурологическая. А это требовало интеграции художественного и технократического мыщления. Что было понятно многим еще на заре советской власти. «Интеграл» физиков и лириков мог бы способствовать формированию благородной советской нации. Возможно, именно это было сверхзадачей столь удивительных споров советской интелигенции. Не случайно образ благородного дона Руматы был создан в фантастическом произведении «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Сейчас возможность формирования благородной советской полиэтнической нации мне кажется очевидной. Академгородок мог быть ее неформальной столицей. Не случайно туда тянулись американские астронавты. Шло какое-то сибирское сосредоточение советских сил.
А, с другой стороны, споры физиков и лириков, технократов и гуманитариев-филологов в Академгородке повлияли, без сомнения, на формирование целой когорты людей, сыгравших впоследствии ключевую роль в перестройке, таких, как академики Аганбегян, Заславская и многих других. И, в результате, Советский Союз затонул как Атлантида, потерпев историческую неудачу.
После окончания летней ФМШ я мог остаться учиться в 9-м и 10-м классе уже в зимней ФМШ. Но я сделал свой выбор – уехал к маме, в Родино. Видимо, я поступил неверно. Но впервые за свои 15 лет я уехал на целый месяц так далеко от семьи. Меня тянуло домой.
После окончания средней школы в Родино я закончил физико-математический факультет Барнаульского государственного педагогического института. Преподавал физику и математику в вузе. Была открыта дорога для поступления в аспирантуру по физике. Но я поступил в философскую аспирантуру. Меня поразила красота философских споров великих физиков, о которых столь мастерски рассказывал легендарный профессор Румер. Они запали мне в душу. Профессор и сам был глубоким философом, помимо того, что был крупнейшим физиком. Ещё в летней ФМШ я начал читать «Философкие тетради» В.И.Ленина, другие философские работы и затевать споры на философские темы с товарищами – фымышатами, на что они очень охотно откликались.
Скорее всего, я поступил неверно. Я потерял ту роскошь общения, которую мне подарила великая страна. Позднее, уже в 80-е годы я не раз бывал в Академгородке. Там жили мой школьный друг, уже признанный физик, и моя сестра – биолог Сибирского ботанического сада, другие близие мне люди. Но все стало как-то не так. И я понял вдруг свою подростковую злость на Ефремова, на его «Час Быка». Закачивалась великая эпоха, заканчивалось «время большевиков», о котором, по словам поэта наверно будут плакать «мальчики иных веков» и "будут жаловаться милым, что не родились в те года».
Это время большевиков текло не только в СССР. Оно текло и в Европе, рождая ее великих физиков, и в Америке, вынося на Луну ее астронавтов. Оно текло и на Марсе, и в Туманности Андромеды. А в «Часе Быка» оно кончалось. И человек вдруг стал неисправимо ветхим, устарелым. Ветхий человек победил время большевиков. Ветхий человек бессмысленно стоит на своем частном интересе и теперь предпочитает творить в медийном, а не в реальном пространстве. Он отделился от Космоса, как-то закуклился. Люди из времени большевиков с помощью простой логарифмической линейки сделали гораздо больше для технологического развития человечества, чем ветхий человек, вооруженный суперкомпьютерами и Интернетом. При всей глобализации исчезло макроскопическое зрение. Это состояние не может быть преодолено историческими средствами – то есть благодаря войне или миру, договорам или диктатурам, а также благодаря какой-либо философской системе. Возможно, здесь помогут астрология и астронавтика. Нужно отважиться покинуть пределы всякой исторической системы, стать гностиком.
У времени большевиков был свой запах. Академгородок оставил его в моих ноздрях, в моей памяти. Это был какой-то футурологический запах, запах яблонь цветущих на Марсе.
Мальчиком я очень любил медвяный запах яблонь, цветущих в огромных совхозных садах, по которым я, абсолютно белобрысый и в веснушках, часто бродил с моими юными отцом и мамой и обещал им, что стану садоводом. После войны советская власть обязала везде взращивать яблоневые сады. Возможно, это было чем-то, типа психотерапии уставшего нервами народа. Тогда, это была высокая гиперборейская мудрость страны Советов. И в Сибири сады выращивали повсеместно. А в 1961 г. появилась знаменитая песня «И на Марсе будут яблони цвести».
В определенном плане Академгородок моей подростковой поры можно представить как розарий среди вековой тайги, вековых сосен. Там повсюду весной, летом и осенью цвело огромное количество роз. Тогда, летом яблони давно отцвели. И я как-то вообразил, стоя рядом с чудесным книжным магазином «Наука», что на Марсе цветущие яблони должны пахнуть по-особому. Не так, как на Земле. Это должен быть запах роз, смешанный с запахом разогретой солнцем сосновой хвои и еще, с запахом чего-то непостижимого, идущего из нутра книг. А рядом стояла одна из наших красоток-кураторш, за которую потом, увидев её однажды утром плачущей, мы ходили «бить морду» заведомо обидевшему ее «десятику» с другом-казахом.
Говорят, что запахи способны восстанавливать нейроны головного мозга. Возможно, ветхого человека в человеке все-таки победит магический запах яблонь, цветущих на Марсе. А быть может, неожиданно, чудесно начнется не жидкая, тоскливо-бессмысленная эра Водолея, а астрологическая эра Быка, сокрушающая в нас ветхого человека в новом неолите.
Апрель 2018 года, город Тверь
Фото Владимира Осипова.
