Публикуем материал, впервые вышедший в свет три года назад, но не утративший своей актуальности, а, скорее, умноживший ее.
"Выход в свет воспроизведенного в цвете рукописного текста военного дневника Тани Вассоевич поставит ее в один ряд со всеми теми нашими соотечественниками, что и через столетия не дадут забыть Великую Отечественную войну в целом и битву за Ленинград, как одну из самых страшных ее частей. Более того, можно надеяться, что «Военный дневник» Тани поможет нам и сегодня в той информационно-психологической войне, которая неустанно ведется против России. Ведь одна из важнейших задач наших геополитических «партнеров» со времен горбачевской «перестройки» состоит в том, чтобы дискредитировать те социальные идеалы, которые сделали в 1941–1945 годах народ СССР народом-победителем".
Предисловие
Любой человек, хотя бы немного знакомый с военной историей XX века, может легко сопоставить две даты. Первая —10 июля 1941 года — день, когда немецкие и финские войска перешли в наступление на юго-западных и северных подступах к Ленинграду.
Вторая же дата, — 9 августа 1944 года, — фиксирующая победное окончание битвы за «город над вольной Невой», отстоит от первой на три года и один месяц. Это означает, что битва за Ленинград была самой продолжительной битвой в истории Второй мировой войны. Однако она, вместе с тем, должна быть признана и самой жестокой битвой, если мы вспомним о том огромном количестве людей, которые погибли не только на фронте, но и в осажденном городе.
Среди тех, кто оставался в блокадном Ленинграде в самую страшную зиму 1941–1942 годов, была и 13-летняя школьница Таня Вассоевич, сначала похоронившая своего 16-летнего брата Владимира, а затем и свою мать Ксению Платоновну.
С самого первого дня войны до победного мая 1945 года Таня вела дневник, который сегодня бережно хранится ее сыном — ведущим научным сотрудником нашего института, профессором Андреем Леонидовичем Вассоевичем.
Светло-коричневая общая тетрадь еще из довоенного времени содержит помимо очень аккуратных записей, сделанных перьевой ручкой или же карандашом, также множество цветных рисунков. Они превращают военный дневник Тани в своеобразное произведение детского изобразительного искусства. Таким образом, интереснейший исторический документ, свидетельствующий о духовной стойкости жителей осажденного Ленинграда, приобретает еще и эстетическую ценность. Именно это побудило издателей опубликовать дневник в цвете, в его впечатляющем первозданном виде. Такой характер издания исключал, конечно же, возможность подстрочных примечаний с дополнительными разъяснениями. Именно поэтому все сведения, необходимые для лучшего понимания рукописного текста, надо было дать во вступительной статье, которую для настоящего издания и написал А. Л. Вассоевич. В этой статье автору в полной мере удалось показать, как семейная история вписывается в контекст масштабных исторических событий XIX — первой половины XX века. Дневник же Тани Вассоевич — это не просто дополнительный источник, рассказывающий о ленинградской блокаде и Великой Отечественной войне, это еще и свидетельство об удивительной духовной стойкости девочки, потерявшей самых близких людей и, тем не менее, не сломленной ни врагом, ни тяжелыми житейскими обстоятельствами.
Лучшее доказательство тому — документальный фильм, в котором уже 83-летняя Татьяна Николаевна за год до своей болезни и смерти вспоминает суровое блокадное детство.
Канд. истор. наук, генерал-лейтенант Л. П. Решетников
О значении «Военного дневника» Тани Вассоевич в условиях информационно-психологической войны против России
Хлопоты похоронные мне десять лет после блокады снились, — запишет Татьяна Николаевна 25 декабря 1985 года. — Еще чаще снилось, что я маму спасаю, должна спасти ее от смерти. Вариантов было много, но смысл был один: надо спасти, оживить или что-то в этом роде.
Этой записи, сделанной в рождественскую ночь (по григорианскому календарю), предшествовал сон — тяжелый и очень реальный по деталям. Вот запись самого начала этого сновидения, сделанная Татьяной Николаевной:
Будто я должна хоронить двоих: один мужской труп, но кого-то не близкого мне, а второй — себя. Да, я живая знаю, что должна себя хоронить и все готово. Затем начинаю подсознательно чувствовать, что я хороню себя и в то же время не исчезну, а останусь... Но все более во сне я начинаю чувствовать, что я останусь жива, даже похоронив себя. И Женечку1 спрашиваю: «Ты знаешь?» — «Я то, конечно, знаю, что ты вернешься», — так лукаво и ласково он мне говорит...
Выход в свет воспроизведенного в цвете рукописного текста военного дневника Тани Вассоевич поставит ее в один ряд со всеми теми нашими соотечественниками, что и через столетия не дадут забыть Великую Отечественную войну в целом и битву за Ленинград, как одну из самых страшных ее частей. Более того, можно надеяться, что «Военный дневник» Тани поможет нам и сегодня в той информационно-психологической войне, которая неустанно ведется против России. Ведь одна из важнейших задач наших геополитических «партнеров» со времен горбачевской «перестройки» состоит в том, чтобы дискредитировать те социальные идеалы, которые сделали в 1941–1945 годах народ СССР народом-победителем.
Известно, что правдивые или же искаженные сведения о прошлом составляют основу любой интеллектуальной экспансии, направленной на изменение сознания людей посредством психологических качеств информации2. Поэтому страшные жертвы, понесенные нашими соотечественниками в первой половине XX века, являются предметом особого внимания для тех, кто хотел бы вызвать у граждан великой страны ужас и отвращение к собственной истории. В этом отношении Ленинградская блокада с ее бесчисленными смертями благодатная тема для антипатриотических импровизаций в стиле: Сталин ненавидел Ленинград и ленинградцев и поэтому бросил город на произвол судьбы; Д. С. Лихачев хотел перебежать к гитлеровцам, но не успел; от захвата Ленинград спас Карл Густов Эмиль Маннергейм — русский офицер — маршал Финляндии; в Смольном А. А. Жданов обжирался пирожными; в блокированном городе расцветал каннибализм.
Но, пожалуй, главное, к чему стремятся те, кто со времен так называемой «перестройки» (1985–1991) пытается опорочить подвиг ленинградцев, — это показать, что от голода и холода горожане впали в полуживотное состояние, утратив какое бы то ни было патриотическое чувство, какую бы то ни было духовность. Подобного рода пропагандистская установка была задана еще в 1942 году доктором Йозефом Геббельсом в его знаменитом сочинении «Die sogennante russishe Seele» («О так называемой русской душе»): «Sie sind stumpf und von einer wilden Animalitat. Gewohnt an ein hartes und entbehurngsraiches Leben hangen sie gerade auch deshalb nicht allzu stark daran»3.
«Они бесчувственны, словно животные. Лишения и нищета — обычные условия их жизни, и потому они не так уж сильно к ней привязаны»4.
Но разве в этой геббельсовской тональности не описывались жители осажденного Ленинграда в целом ряде статей и книг, изданных в нашей стране, начиная с «перестроечных» времен. При этом, конечно, не следует забывать и того, что тенденция к дегероизации блокады наметилась еще при И. В. Сталине сразу же после «Ленинградского дела», когда разгрому подвергся даже Музей обороны Ленинграда5. Коль скоро на самом высшем уровне было принято политическое решение, что городом в период Великой Отечественной войны руководили сплошь «враги народа», Ленинград уже не мог быть как, например, Сталинград, — символом подвига, а только символом жуткой трагедии. И сражающийся город постепенно начали изображать в виде гигантского морга, где были лишь голод, холод и смерть, а люди впали в полуживотное состояние, толкавшее их к каннибализму.
В этой связи уместно привести отрывок из письма Тани Вассоевич, которое было отправлено в 1941 году из блокированного Ленинграда в Ташкент — Ире Разумовской, где она находилась в эвакуации с матерью Любовью Вячеславовной Разумовской (Арасимович)6, теткой — Наталией Вячеславовной Барановской (Арасимович) и ее сыном Толей Барановским.
Ира, сейчас очень много новых книг можно купить. Я купила «Два капитана» Каверина. Мне очень она понравилась, но я ожидала большего. Лия говорит, что читать отрывками интереснее. Читала ли ты книгу Л. Кассиля «Великое противостояние». Это очень хорошая, если можешь, прочти ее в Ташкенте. Я записана в районной библиотеке. Сейчас была и взяла «Дом с привидениями». Еще не начала, но «чую», что интересно. Ира, ведь «Старая крепость» идет сначала, а «Дом с пр.» окончание, продолжение? Да? Я говорю библиотекарше, а (это была та плохая) говорит, что это одно и то же. Читала «Дружбу», но она не очень хорошая. «Рыжая дев.» лучше.
Ира, помнишь, мы с тобой уславливались о событиях: девочка — мальчик; все так, как мы думали [т. е. договаривались], [если в городе] все хорошо, то я пишу все о девочке, если нет, то «мальчик». Ира, в первом же письме ты придумай условные [слова, знаки] и пришли [мне]. Это очень важно.
Даже один этот отрывок из блокадного письма 13-летней девочки опрокидывает многие представления, насаждавшиеся в течение четверти века нашей антипатриотической публицистикой. Первое, что заставляет осознать переписка Тани и Иры, так это то, сколь безупречно функционировала почта в военное время. Почтовая связь между блокированным Ленинградом и «Большой землей» никогда не прерывалась. «Не хлебом единым жив человек...» (Евангелие от Матфея, IV, 4). И похоже, что военно-политическое руководство в 1941–1945 годах это прекрасно понимало. Второе, что мы можем для себя уяснить — в блокированном городе работали библиотеки и книги находили своих читателей. Наконец, третье — были и такие блокадники, которые, несмотря на голод, а потом и холод, продолжали свою насыщенную интеллектуальную жизнь.
Кто-то же, конечно, скажет, что приведенный отрывок из письма никакое не доказательство, так как блокадное кольцо еще не сомкнуто, и голод еще недостаточно силен. Поэтому сошлюсь еще на письмо Ире Разумовской от 19 октября 1941 года:
19/Х-41 г. Дорогая Ирочка!
3 дня назад послала тебе письмо. Прости, что вышло недоразумение: т.е. оно пошло доплатное. Дома не было марок, я и попросила Люсю купить марки и отправить письма — тебе и Басе, а Люся просто опустила.
Ира, школы у нас до сих пор нет. В жакте Софья Иосифовна и др.[угие] занимаются с ребятами с 1-го класса по 7-й. А, говорят, 20-го будет совещание о том, будем ли мы учиться. Может будем в школе. Вечером была у вас в квартире. Твой папа дал мне книгу Толстого «Трагическая трилогия: Смерть Иоанна Грозного» и др. 1-ю я почти прочла. Читала ли ты эту вещь? Вчера вечером во время вечерней тревоги приходит ко мне Аврора. Ее я очень давно не видала. Она дружинница, сестра, санитарка. Работает в госпитале. Обещала зайти еще сегодня. Я очень скучаю без подруг. Именно, не вообще, т. к. пока с Сережей повозишься, почитаешь и день ушел. Но ведь ты понимаешь, что Сережа и книги не то. Не поговоришь — ничего.
Взяла книгу «Развороченный муравейник» А. А. [Аркадия Аверченко], ее содержание как нельзя лучше подходит к [нашему] времени. Эру встретила недавно. Она только [и] стоит в очереди в столовую и за вином и за конфетами, бумагой и др. для раненых, т. к. ее мама работает тоже, кажется, при госпитале. (Не знаю, что она там делает, ведь ты знаешь, ее специальность по глистам!!).
Лия говорит, что «как-нибудь» напишет тебе письмо.
Ира, раздобыла твою старую книгу «Том Сойер» и блокнот и рисовала как прежде с тобой, только не отдельные фигурки, а целые сценки.
Лена Люткевич заболела корью. До этого, до последнего дня она была у нас и с Сережей, хотя и не играла, но соприкасалась. А сейчас Сереже что-то нездоровится, поэтому мы боимся (но вернее это у него зубки режутся).
Но главное чувство, которое овладело в те суровые годы миллионами наших соотечественников, это желание бескорыстно помогать своей Родине в битве с коварным и жестоким врагом. Вот концовка письма Иры Разумовской от 21 февраля 1943 года к Тане Вассоевич:
Одна только большая радость — упорное продвижение наших войск вперед. Ведь каждый день приносит новые победы. Почему папа и все наши не дожили до этого? Так временами становится ясно, что папы нет, что хочется выть и стучать ногами от горя. Но ведь тебе еще хуже, чем мне. Я представить не могу, что бы я делала без мамы. Мы очень бережем друг друга. Ах, Танечка, почему мы не вместе! Ты, пожалуйста, пиши. М. б. я поступлю на 3-месячные курсы сандружинниц, при госпитале. Я уже записалась, но не знаю, что выйдет. Очень хочется приносить какую-нибудь пользу. Ну, Танечка, пиши. Крепко тебя целую. Твоя Иришка.
В преддверии празднования 70-й годовщины полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады в наших средствах массовой информации наметился долгожданный перелом в освещении блокадной тематики. Так, газета «Санкт-Петербургские ведомости» (№ 241 [5517] от 13 декабря 2013 года) опубликовала пространное интервью с президентом Международной ассоциации историков блокады и битвы за Ленинград Юрием Ивановичем Колосовым. Тем самым главная городская газета начала оспаривать известный тезис писателя Д. А. Гранина: «Сталинград — символ подвига, Ленинград — трагедии». Журналист Сергей Глезеров своим искушающим вопросом: «Вы не согласны с последним утверждением?»,как будто, специально подводил гостя редакции — некогда юного участника битвы за Ленинград, к жесткому ответу. И Юрий Иванович Колосов ответил: «Категорически не согласен!»
Затем последовал еще один вопрос: «Можно ли считать, что Вы с Граниным оппоненты?» И тут Ю. И. Колосов сказал:
К Гранину я отношусь очень осторожно. Еще с тех времен, когда он обратился к ветеранам с просьбой предоставить ему блокадные дневники. Мы, юные участники обороны Ленинграда, собрали ему 600 дневников. Мы считали, что это будет настоящей книгой памяти, для меня это было делом чести. Я ведь сам всю блокаду пробыл в Ленинграде. Бежал на фронт, и только из-за ранения меня вернули обратно... Но Даниил Гранин и Алесь Адамович по-своему обработали дневники, которые мы им предоставили. И обратите внимание, какой же дневник лег в основу книги? Дневник Юрия Рябинина — мальчишки, который не работал, не учился. Он выживал...
— Вы считаете, — наседал на гостя редакции опытный журналист, — что создатели «Блокадной книги» отбирали только те материалы, которые работали на их концепцию?
— Бесспорно! — отвечал Ю. И. Колосов. — И с этой концепцией мы не согласны. Сейчас вообще в освещении блокадной темы бытует масса совершенно нелепых небылиц, искажающих подлинную картину блокады.
Трудно не согласиться с собеседниками в том, что тенденциозный подбор материала способен очень сильно повлиять на восприятие современными людьми событий блокадного прошлого. Когда же речь идет о вырванных из контекста отрывках, «доказать» практически можно все, что угодно. Проиллюстрирую это на примере одного отрывка из уже приведенного мною полностью блокадного письма от 20 августа 1941 года, которое Таня Вассоевич отправила Ире Разумовской:
Ира, ты хорошо сделала, что не берешь пример с Беллы — вот уж не знаю, зачем она подписывалась под письмом: «Твоя вечная подруга Я/забелла/ Танхельсон». Я даже не знаю, быть может, она не знает, что мы воюем с Германией, а просто живет себе в лагере, на курорте, на даче? Даже, если бы у меня в Ленинграде жила не подруга, а просто кто-нибудь з/накомый/, и то я волновалась, интересовалась бы как там. Ну, в общем, не стоит о ней думать.
Подобрав пару-тройку подобных цитат из других блокадных писем, исследователь-фальсификатор сможет, к примеру, без особого труда провозгласить, что в 1941 году «значительная часть» советской молодежи была «абсолютно равнодушна к немецкому вторжению». А ведь это далеко не так.
Но вернемся к публикации Сергея Глезерова «Когда пробил час мужества?». Этот материал невольно заставил десятки тысяч людей в нашем городе задуматься над тем, может ли Петербург — Петроград — Ленинград, как и Сталинград, быть символом подвига или же нашему городу навсегда отводится совершенно иной исторический образ, столь выразительно созданный Даниилом Граниным 27 января 2014 года во время выступления в Бундестаге:
У матери умирает ребенок. Ему было три года. Мать кладет труп между окон, это зима... И каждый день отрезает по кусочку, чтобы накормить дочь. Спасти хотя бы дочь. Дочь не знала подробностей, ей было двенадцать лет. А мать все знала, не позволила себе умереть и не позволила себе сойти с ума. Дочь эта выросла, и я с ней разговаривал. Тогда она не знала, чем ее кормят. А спустя годы узнала. Вы представляете? Таких примеров можно много приводить — во что превратилась жизнь блокадника.
Сегодня каждый петербуржец, да и любой гражданин России вправе сам для себя решить, что в символическом плане лучше характеризует «город над вольной Невой». Сегодня каждый может определиться в своих симпатиях либо к воззрениям Д. А. Гранина, либо к позиции Ю. И. Колосова.
Как известно, битва за Ленинград была самой продолжительной и самой кровопролитной битвой в истории Второй мировой войны. Более того, она во многом предопределила исход самой страшной войны XX века. Однако скупые статистические данные, взятые из истории 872-дневной Ленинградской блокады, сами по себе не отвечают на вопрос о том, что сегодня может символизировать град Святого Петра. Не случайно и Д. А. Гранин, и Ю. В. Колосов придают такое большое значение блокадным дневникам.
Показательно, что Мария Позднякова из «Аргументов и фактов» завершила свою статью, посвященную «Военному дневнику» Тани Вассоевич, такими словами: «Из него современные подростки могли бы почерпнуть больше знаний о войне, чем из некоторых учебников и современных фильмов». Здесь отмечу, что не только фильмы и учебники формируют чувство уважения к подвигам былых поколений, но и школьные учителя истории.
В военное время (и об этом свидетельствует издаваемый дневник) авторитет и влияние учителя могли быть огромными. Татьяна Николаевна Вассоевич до конца своих дней с искренней благодарностью вспоминала Надежду Кузьминичну Сокол-Черниловскую (родом с Украины), которая оставалась для нее не только любимым преподавателем истории, но и высочайшим нравственным авторитетом. Надежде Кузьминичне посвящены многие записи в «Военном дневнике».
Так, ленинградская девочка, оказавшаяся после ужасов блокады в советском Казахстане, позволяет нам сегодня вспомнить своего алма-атинского учителя, ушедшего из жизни в далеком 1969 году и, наверное, уже почти позабытого.
Не скрою, что моя личная убежденность в Величии Духа ленинградцев, отстоявших свой город в период немецко-финской блокады, сформировалась под влиянием дневниковых записей военного времени и, конечно же, в первую очередь дневника моей собственной матушки.
Вице-президент ПАНИ, д-р философ. наук, канд. истор. наук, профессор А. Л. Вассоевич
1 Евгений Александрович Овсянников (1973–1991) — сын художника-графика Александра Леонидовича Овсянникова (1934–2001), внук заслуженного деятеля искусств РСФСР, профессора Леонида Федоровича Овсянникова (1881–1970).
2 Вассоевич А. Л. Информационные войны. К истории становления приемов психологического воздействия // Вестник политической психологии, июнь 2004, специальный выпуск: А. Л. Вассоевич. Избранные статьи. С. 22–44.
3 Goebblis. Die sogennante russishe Seele // Das Ehrne Herz. Berlin, 1942. S. 397.
4 Подробнее об этом в статье: Вассоевич А. Л. Нацистская русофобия перед судом истории (К 65-летию завершения Нюрнбергского процесса) // Труды кафедры истории Нового и Новейшего времени Санкт-Петербургского государственного университета. № 7, СПб.: Изд-во РХГА, 2011. С. 73–90.
5 «Ленинградское дело» / Сост. В. И. Демидов, В. А. Кутузов. Л.: Лениздат, 1990. С. 114–117.
6 Любовь Вячеславовна Разумовская (1897–1969) — доктор исторических наук, специалист по истории средневековой Польши.
