Новости

От редакции: статья С.А. Строева, известного на международном уровне ученого, публикуется в дискуссионном режиме и предлагает вдумчивому читателю неожиданные, на первый взгляд, выводы, связанные  с базовыми вопросами отнологии и аксиологии в контексте экономической деятельности человека и социальных групп, а также с прикладным значением данных вопросов в современном мире. 

Редакция сайта будет благодарна членам ПАНИ и всем неравнодушным читателям за обратную связь по материалу С.А. Строева. Резензии можно присылать как на электронную почту автора (дана внизу текста), так и на электронный адрес редакции Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.. 

Аннотация.

В настоящей работе представлено теоретическое обоснование проекта «Ковчег» с точки зрения философии хозяйства. Показана субъективность экономики, неразрывная связь хозяйственной деятельности с субъективными категориями ценности, смысла и цели как в аспекте их индивидуального (экзистенциального) восприятия, так и в аспекте социального программирования. В связи с категорией смысла и целей хозяйственной деятельности предложена собственная версия «пирамиды потребностей», основными элементами которой являются потребность в выживании, жизнеобеспечении и безопасности; потребность в контроле над физическим и информационным пространством, над условиями и обстоятельствами собственной жизни; а также потребность в причастности к бессмертию и вечности, в фиксации и сохранении итогов и результатов своей жизни. Предложен проект, основными целями которого являются повышение управляемости, предсказуемости и контролируемости своей жизни и окружающей реальности; сохранение культурной информации и исторической памяти; преодоление отчуждения, атомизации общества и распада социальных связей, социальная самоорганизация, формирование коллективного действующего субъекта, способного осмысленно, целеполагательно и конструктивно влиять на ход событий.

Ключевые слова: экономическое поведение, иррациональность потребностей, цели хозяйственной деятельности, субъективность целей, относительность ценности, потребительское поведение, «лишние деньги», экономика как психология, поведенческий шаблон, паттерн поведения, стереотип поведения, критерий социальной успешности, социальная дрессировка, манипулятивное управление, символическое потребление, пирамида потребностей, проект «Ковчег», контроль над пространством, контролируемое пространство, защищённое пространство, личное пространство, потребность в выживании, витальные потребности, обеспечение безопасности, стратегии выживания, коллективная самоорганизация, сурвивализм, организация хранения информации, сохранение культуры, сохранение ценностей, вечное хранение.

1. Иррациональность потребностей и субъективная психологичность экономики

В данной главе рассмотрен вопрос о смысле и цели хозяйственной деятельности сверх уровня обеспечения простого жизневоспроизводства. На ряде примеров показано, что потребление сверх уровня обеспечения простого жизневоспроизводства определяется иррациональными целями и мотивами, имеющими по существу характер общественного ритуала и поддерживающимися за счёт социального инстинкта подражания, а не в результате индивидуального осознанного целеполагания. Иррациональность и произвольность целей потребления означает, следовательно, и иррациональность целей и смыслов производства. Делается вывод о возможности построения хозяйственной системы, в основу которой положены иные конечные цели и смыслы.

В течение длительного времени над экономической, а, отчасти, и социально-политической мыслью довлел соблазн представить экономическую деятельность человека как рациональную в своей основе и описать её научно, в духе естествознания, то есть как объективное явление, не зависящее от субъективных воль и смыслов. Подобный экономический детерминизм царил в рамках господствовавшего в СССР «научного марксизма», диалектического и исторического материализма, в котором вся сфера общественных идей, картины мира в целом, эстетических и этических норм и идеалов, религии, семейных отношений, права и т.д. считалась «надстройкой», производной от «базиса» – уровня развития производительных сил и характера производственных отношений. Примечательно, что догматиков от «марксизма» при этом не смущал собственно феномен СССР, который самим своим существованием наглядно доказывал возможность альтернативных капитализму производственных отношений (и всей «надстройки», то есть совокупности общественных, политических и правовых институтов) на том же самом (а поначалу – даже на более низком) уровне развития производительных сил. Иными словами, доказывал ошибочность представлений о жёстком экономическом детерминизме, поскольку социализм оказался не следующей за капитализмом ступенью экономического и социального развития, а параллельной капитализму беговой дорожкой, при этом исторический выбор между капитализмом и социализмом определялся скорее не стадиальным уровнем социально-экономического, политического или технологического развития, а национальным менталитетом, культурной, исторической и религиозной традицией каждого конкретного народа [1, 2].
Однако, пусть и в иной вариации и интерпретации, то же самое представление об экономике как о некой «объективной», «не зависящей от субъективных воль, сознания и оценок» данности казалось самоочевидной, непререкаемой истиной и для мейнстрима западной либеральной мысли. Представлялось очевидным, что экономика определяет политику, и что попытка сделать наоборот, то есть подчинить экономику неким директивно задаваемым субъективным смыслам (представлениям «о должном»), противоречит самой природе вещей и, будучи проявлением неумного волюнтаризма, заведомо обречена на поражение, крах и неминуемую катастрофу. Именно отсюда пресловутые представления о «невидимой руке рынка» – безличной силе, которая сама собой всё правильно отрегулирует и приведёт к естественному, нормальному для данной системы состоянию. Собственно, крах СССР в целом и советской плановой экономической и социально-политической системы в частности так и рассматривался: как указание на противоестественность любых «волюнтаристских» попыток «запрячь телегу политики впереди лошади экономики». Отсюда представление о том, что всякое разумное состояние общества состоит вообще в отказе от «идеологии» (представлений о субъективных целях, смыслах и ценностях) и простом следовании «естественному порядку вещей», который сам собой складывается под действием объективных безличных сил, процессов и законов экономической жизни.
Однако чем дальше, тем более очевидно становится, что на самом деле ситуация обстоит противоположным образом, и кажущаяся «объективной» экономика со всеми её «законами» и «объективными процессами» является полностью производной от господствующих в культуре сугубо субъективных смыслов, целей, ценностей и представлений, которые просто кажутся настолько «самоочевидными» и «само собой разумеющимися», что не подвергаются ни критическому осмыслению и рефлексии, ни рациональному научному изучению, ни даже хотя бы феноменологической констатации. Они просто вообще не замечаются в самом факте своего существования, как воздух, который, не имея ни вкуса, ни цвета, ни запаха, по умолчанию присутствует всегда, везде и во всём, в том числе – и даже в особенности! – именно там «где ничего нет». Оказывается, что в основе всей рациональности экономических законов, процессов и механизмов лежат сущностно иррациональные, субъективные, произвольные стремления, цели, желания, волевые импульсы, эстетические и этические идеалы – подобно тому, как разум может лишь определить способы, средства и пути достижения желаемого, но сами цели определяются не им, а неразумным, произвольным актом хотения, волевым импульсом, который по природе своей иррационален, и на любую, пусть и достаточно длинную, цепочку вопросов «а зачем?» в конце концов может дать только один конечный ответ: «я так хочу!».
Возьмём, к примеру, миф о «рациональном экономическом человеке», Homo economicus, который, будучи субъектом рынка, якобы в каждом совершаемом экономическом акте всегда стремится к максимизации своей выгоды и минимизации издержек и затрат (любых: финансовых, энергетических, интеллектуальных, временны́х и т.д.), иными словами, как производитель стремится к максимальной прибыли, а как потребитель – к максимальной утилитарной пользе при минимальных затратах. Действительно, возникает иллюзия, будто поведение такого «экономического человека» полностью рационально, разумно, предсказуемо, безлично и может быть положено в основу объективирующей человеческое поведение научной модели. Однако зададимся вопросом: а что этот «экономический человек» делает с заработанными деньгами?
С одной стороны, он может их бесконечно накапливать, инвестировать (не важно, в непосредственно производственной или в опосредованно финансовой форме) в дальнейший капиталистический рост и всячески преумножать. С точки зрения способа, метода достижения цели (преумножения своего капитала) его поведение при этом будет, возможно, полностью рациональным. А с точки зрения цели? Зачем ему этот постоянно растущий капитал, который он всё равно за всю свою жизнь не потратит, а, рано или поздно умерев, всё равно его лишится? Следуя Максу Веберу, такое поведение можно объяснить «протестантской этикой», сделавшей «преуспеяние в мирских делах» (в том числе, количественно измеряемое в деньгах) мерилом «божественной благодати». Как видим, основание у вроде как, на первый взгляд, рационального и предельно приземлённого и прагматического поведения уходят в область религиозной веры. Но ситуация ещё сложнее, потому что протестантской этикой можно объяснить лишь возникновение данного поведенческого паттерна в европейской культуре, но никак не поведение современного капиталиста. Вряд ли современный капиталист всерьёз может верить, что мера преумножаемого им капитала действительно отражает и выражает «божественную благодать» и открывает ему какие бы то ни было перспективы относительно загробной жизни. Гораздо больше это уже похоже на психопатию или коллективный психоз с формированием «сверхценностной идеи» [3-5]. Вряд ли будет преувеличением сказать, что преумножение капитала в этом случае становится суррогатом смысла жизни, своего рода идолом (материальной сверхценностью), служением которому человек придаёт собственной жизни осмысленность и целесообразность как средству достижения чего-то большего и более значимого, чем он сам.
С другой стороны, упомянутый «экономический человек» может заработанные или иным способом добытые деньги не накапливать и не вкладывать в бесконечный рост, а тратить, но тратить опять-таки разумно и рационально, стремясь получить максимальную пользу на минимальные затраты. Это выглядит рационально, но только до тех пор, пока уровень доходов сопоставим с уровнем физического жизневоспроизводства, то есть обеспечения себя и своего потомства достаточным количеством здоровой пищи, добротной функциональной одеждой, жильём, утилитарно полезной бытовой техникой. Добавим к этому медицинское обслуживание, образование для детей, гарантирующее им пристойно оплачиваемую работу, и, в общем – всё. Как только норма дохода становится существенно выше прожиточного минимума, рациональность модели «экономического человека» оказывается более чем проблематичной. Человек оказывается перед лицом проблемы: как потратить «лишние», избыточные с точки зрения простого рационального жизневоспроизводства деньги? Может показаться, что это проблема исключительно «зажравшихся миллионеров» и «простого обывателя», «едва сводящего концы с концами» она точно не касается. Но это не так. На самом деле, «простой обыватель» постоянно тратит деньги именно на избыточные с точки зрения простого жизневоспроизводства вещи, и если ему при этом их не хватает на реально необходимое, это означает лишь приговор его рациональности и интеллекту. Итак, задумаемся, как и на что тратятся «лишние» с точки зрения необходимого жизневоспроизводства средства.
1. Самый простой, распространённый и массовый вариант: они тратятся на бездумное следование шаблонам, навязанным воспитанием [6], рекламой и по умолчанию сформированным капиталистическим (или, точнее, теперь уже виртуально-посткапиталистическим [7]) производством «всеобщим образом жизни». Например, деньги тратятся на следование моде (необходимость отказываться от употребления ещё добротных, функциональных, не вышедших из строя вещей только потому, что они «вышли из моды» и покупать вместо них новые; или покупать новое техническое устройство потому, что старое «морально устарело», хотя физически оно работает совершенно нормально и справляется со всеми необходимыми функциями, ради которых было приобретено). Деньги тратятся на навязанные элементы «образа жизни», например, на чай, который стоит в кафе в десять и более раз дороже, чем его можно было бы попить дома (при том, что и сама потребность пить чай является ничем иным, как чисто культурным шаблоном: в самом по себе чае нет совершенно никакой реальной необходимости), и это не говоря уже об алкоголе и табачных изделиях. Деньги могут тратиться на поддержание постоянной коммуникации (мобильная связь, интернет-трафик), причём коммуникации не только не являющейся полезной, но и не доставляющей никакого удовольствия и даже, наоборот, утомляющей, раздражающей, вызывающей ощущение подавленности и внешнего контроля. Или возьмём, скажем, такой пример: человек сначала покупает машину, регулярно платит за бензин, страховку, текущее техническое обслуживание, парковку и т.д. а потом опять же платит за посещение фитнес-центра или тренажёрного зала, чтобы сбросить лишний жир, в то время как если бы он не заводил машину, а ходил бы пешком или ездил на велосипеде, ему не пришлось бы покупать абонемент в фитнес-центр. Такого рода примеров существует множество. Чаще всего они связаны сначала с «экономией времени и сил» (за деньги), а потом – с последующей их тратой (причём, иногда тоже за деньги!), потому что не только время, но и «сэкономленную» физическую энергию надо куда-то девать. Либо с потерей здоровья ради зарабатывания денег и последующей тратой этих заработанных денег в попытках, далеко не всегда успешных, восстановить подорванное здоровье – как физическое, так и психическое.
2. С первым вариантом траты денег тесно связан второй: они тратятся на так называемое «статусное потребление». При этом статусное потребление может быть как бессознательным (тогда это разновидность первого пути: слепого автоматического следования готовым, навязанным производителями социальным стандартам, паттернам и шаблонам поведения), так и сознательным (осознанное стремление поддержать существующий или даже повысить свой социальный статус, свой социальный круг и место в социальной иерархии, подчеркнуть своё превосходство над окружающими и унизить их как «лузеров», либо, наоборот, произвести благоприятное, «солидное» впечатление при важной встрече или переговорах, или, наконец, повысить свою сексуальную привлекательность для самок). Весь этот спектр поведенческих паттернов так или иначе связан с установленной привязкой социального статуса человека не просто к его имущественному статусу и финансовому положению, но и к уровню его текущего потребления, то есть даже не к тому, сколько он имеет, а к тому, с какой скоростью и интенсивностью тратит [6, 8]. Конкретные же формы это статусное потребление может принимать совершенно разные: от покупки костюма или часов с переплатой в тысячи и десятки тысяч раз относительно вещи ровно тех же потребительских качеств исключительно «за бренд» [4, 9, 10], до дорогостоящего «статусного отдыха» (зачастую на самом деле не приносящего никакого удовольствия и собственно отдыха) в «статусных местах», от приглашения «звёзд эстрады» на корпоратив или покупки в качестве лота на аукционе похода с оной же звездой в ресторан до добровольно-принудительного участия во всевозможных «благотворительных проектах». При всём многообразии форм в случае статусного потребления мы наблюдаем поведение, диаметрально противоположное поведению «рационального экономического человека»: стремление демонстративно потратить как можно больше денег либо просто впустую, либо за вещь, которую можно бы заменить дешёвым аналогом, практически не уступающим по потребительским качествам. В своём роде это почти полный аналог индейского потлача, который когда-то во времена пуританской морали накопления и преумножения капитала так шокировал цивилизованных европейцев: чисто ритуальная раздача или даже целенаправленное уничтожение материальных богатств, сопряжённая с повышением социального статуса и престижа.
3. Третий вариант – это вложение денег в некие хранимые (не убывающие при «потреблении») «ценности», например, в предметы искусства, драгоценности, либо в те или иные активы, ценные бумаги и т.п. На первый взгляд, это самый разумный и рациональный способ распорядиться «лишними деньгами» – не потратить их, а, напротив, сохранить путём инвестиции в нечто объективно ценное. Однако и по поводу этой рациональности возникает два закономерных вопроса и, соответственно, две проблемы. Во-первых, никаких объективных ценностей на самом деле не существует. Любая ценность является ценностью либо вообще чисто субъективной, индивидуальной и личной, либо общественно признаваемой, но только в силу того, что в данный конкретный момент существует консенсус или тренд считать её таковой. Не существует ни одного объективного критерия, позволяющего отделить ценность от не-ценности. Картина, которая сегодня стоит миллионы долларов, завтра может быть признана мазнёй, не стоящей даже холста, на котором она была написана. Антиквариат, который сегодня высоко ценится, завтра может восприниматься как старая рухлядь, хлам и свидетельство дурного вкуса. Даже цены на золото могут колебаться в разы в обе стороны, даже те же бриллианты могут мгновенно обесцениться в случае резкого технологического прогресса или даже просто смены общественного сознания. Что уж говорить о, скажем, ценных бумагах или иных активах. Одним словом, любое «инвестирование денег» – это не более чем попытка удержать пустоту пустотой. Отличие ценности от мусора заключено не в самой материальной вещи и её качествах, а в общественном сознании, которое не только изменчиво по природе, но и просто призрачно в эпоху постмодернистской аномии и торжества тотального релятивизма и конструктивизма. Наивное представление о том, что современные деньги – это некие объективные единицы ценности, а те или иные физические вещи (будь то предметы искусства, или золотые слитки, или объекты недвижимости, или сделанный в квартире евроремонт) могут заключать в самой по себе своей физической реальности некое объективное количество этих единиц, является не более чем иллюзией, которая рушится, словно в сказке про Золотую антилопу, которая могла наковать сколько угодно золота из ничего, а могла одним ударом копытца превратить его в глиняные черепки. Современные деньги – это исключительно виртуальная единица успешности в социальной игре – не больше и не меньше. Материальные или любые иные ценности (будь это хоть физическое золото, хоть участок земли, хоть сокровища искусства, хоть промышленное предприятие) – это не более чем текущее, сугубо сиюминутное и изменчивое консенсусное мнение относительно их ценности. Что же такое «вложение денег в объективные материальные ценности», как не попытка одни нематериальные общественные отношения «материализовать» через другие столь же нематериальные общественные отношения [8], да ещё и в условиях их максимальной текучести, скоротечности, непредсказуемой динамичности, волатильности и предельной релятивизации! Но и это ещё не всё, потому что есть ещё и «во-вторых». Пусть даже благодаря некой невероятной удаче, слепому везению или гениальной интуиции на грани ясновидения нам удалось в течение всей жизни каждый раз вовремя выходить из обесценивающихся активов и входить в растущие не просто не теряя, но и каждый раз увеличивая их «капитализацию». Мы всё равно не имеем финального ответа на главный вопрос: а ЗАЧЕМ всё это? Что мы в итоге выиграли, даже если после многократного обмена бумажек на слитки, слитков на антикварные вещицы, этих вещиц – опять на бумажки, бумажек на недвижимость, недвижимости ещё на какие-нибудь фантики, мы добились того, что на конкретный момент нашей смерти именно эти фантики считаются «общественным мнением» «ценностью», а все другие, из которых мы вовремя успели «выйти», уже не считаются? Что мы, собственно, этим выиграли, кроме того, что потратили массу сил, времени и энергии на охрану и защиту своего призрачного «имущества» (призрачного потому, что речь идёт не об имуществе как таковом, а о его «ценности», то есть не более чем об общественном настроении), а жизнь в целом – на нервозную гонку за призраком возникающей и исчезающей то тут, то там «ценности»?
4. Четвёртый вариант – трата денег на удовольствия, наслаждения и развлечения. Можно, конечно, и так. Правда, возникает вопрос, насколько все эти «удовольствия» действительно приносят нам удовольствие, а не являются ли они всё тем же принудительным шаблоном, когда существующая система социальных отношений диктует нам, что «удовольствие», а что нет, убеждая, например, что лежать на пляже в Египте – это гораздо большее удовольствие, чем лежать на пляже где-нибудь в Московской области, или что от хождения за экскурсоводом по Парижу я просто обязан получить на порядок больше удовольствия, чем если я в это время совершенно бесплатно посижу у костра на берегу ближайшего озера. Очень часто необходимость потратить деньги «на удовольствия» (ну, чтоб они не пропали зря) приносит не столько удовольствие, сколько превращается в обременительную, крайне утомительную, неприятную и нудную повинность, в то время как то же самое время можно было бы провести гораздо приятнее, при этом не «вложив» ни копейки. Да и кто вообще сказал, что наслаждения и развлечения полезны, что они делают жизнь полнее, осмысленнее или хотя бы счастливее, а не ведут к суете, опустошённости и пресыщению? Не есть ли попытка «копить впечатления», «получая от жизни всё» полным аналогом «сверхценностного» накопления и преумножения капитала? В конце концов, унести свои «накопленные за жизнь» впечатления, полученные «удовольствия» и «не упущенные моменты» с собой в могилу шансов не больше, чем унести в неё накопленные сокровища.
5. Пятый вариант решения – инвестиции в личностный рост и развитие. Опять-таки внешне это выглядит рационально, осмысленно и даже «духовно», если только мы не зададимся вопросом об объективном критерии того, что считать личностным ростом и развитием, а что – совсем наоборот. Казалось бы, ответ прост: личностный рост и развитие – это получение новых знаний, умений, навыков и компетенций. Допустим. Но вот ведь в чём штука: объём знаний, который нам доступен, сегодня ограничен только объёмами наших собственных способностей к их восприятию, усвоению, запоминанию и переработке. Мы окружены библиотеками, содержащими объём знаний из любой области от математики и естествознания до художественной литературы, от лингвистики до навыков выживания в лесу, от археологии до психологии, который заведомо превышает способности человеческой памяти их усвоить. И это не говоря уже об интернете, который, в числе прочего, открывает практически свободный доступ к этим самым библиотекам от оцифрованных древнейших египетских папирусов до ещё даже не напечатанных в «бумажном виде» самых последних научных статей. И всё это либо абсолютно, либо почти бесплатно. Имеет ли смысл стремиться под завязку набить свой мозг накопленными человечеством знаниями – другой вопрос, но, так или иначе, эти знания свободно доступны, и овладение ими требует лишь мотивации, усилия и свободного времени, а вовсе не инвестирования денег. Но нет, «инвестируя в личностный рост» мы, скорее всего, имеем в виду даже не получение второго платного высшего образования, а посещение каких-нибудь платных семинаров «по личностному росту», на которых нам будут за наши же деньги промывать мозг и навязывать готовые шаблоны якобы «эффективного», «успешного» социального поведения, «правильного», «позитивного» образа мышления, того, как мы «должны» думать, чувствовать, общаться и т.п. И ради чего же? Ради того, чтобы опять в свою очередь заработать всё те же призрачные деньги, которые сами по себе нам не нужны и которые мы опять будем искать способ потратить или «с пользой вложить»! Является ли эта формовка собственной личности под заданные стандарты и шаблоны «инвестицией в личностный рост» или же «инвестицией» в личностную деградацию – большой вопрос, тем более что проведённое таким образом время можно было бы потратить не только на чтение книг и усвоение готовых знаний, но и на самоанализ, самостоятельное размышление, на интеллектуальное или художественное творчество – и всё это опять же не потребовало бы никаких денежных вложений.
Таким образом, мы видим, что поведение «рационального экономического человека» всякий раз, когда речь заходит о распоряжении средствами, превышающими уровень простого жизневоспроизводства, неизбежно становится иррациональным, поскольку сама категория смысла или цели действия является полностью субъективной и не имеет объективных оснований. Но поскольку «экономический человек» иррационален как потребитель, то он иррационален и как производитель. В самом деле, зачем стремиться к максимизации своего дохода, убивая на это невосполнимое время своей жизни, если львиная доля этого максимизированного дохода не нужна для жизневоспроизводства и оказывается «лишними деньгами», распоряжение которыми (их сохранение или трата) требует дальнейших усилий и затрат времени и энергии? Не разумнее ли было бы, например, не максимизировать доходы, а, напротив, минимизировать свой труд до уровня, реально необходимого для простого жизневоспроизводства? Или прекратить разобщать и отчуждать рабочее время от «досуга» и предпочесть работу, пусть низкооплачиваемую, зато интересную, творческую и открывающую возможности реального личностного роста (без кавычек) и развития – вместо того, чтобы тупеть и наживать себе невроз и болезни, зарабатывая большие деньги, а потом спускать их на лихорадочную гонку «получения впечатлений и удовольствий», на дорогих врачей, психоаналитиков и уже упомянутые «семинары личностного роста»?
Вообще говоря, вопрос о том, что является трудом, а что потреблением и, соответственно, кто, кому и за что должен платить, совсем не столь однозначен, как кажется на первый взгляд. Скажем, человеку, всю жизнь занимающемуся физическим трудом, сложно представить себе, что кто-то, наоборот, платит деньги, порой немалые, за посещение тренажёрного зала, то есть за право и возможность поднимать тяжести и совершать прочие физические усилия. Человеку, привыкшему платить за комфорт и уверенному в том, что труд, сопряжённый с перенесением физического дискомфорта, требует повышенной оплаты, трудно понять мотивы, скажем, туристов, отправляющихся в тяжёлые походы под дождь и в мороз не просто даром, а за свои, опять же порой немалые средства. Людям, привыкшим рассматривать воспитание детей как тяжёлый труд, перепоручение которого постороннему человеку требует оплаты, сложно представить, что усыновление детей в ряде стран из своего рода морально мотивированного самоотверженного подвига превратилось фактически в рынок, то есть за возможность усыновления чужого ребёнка приёмные родители готовы платить государству или биологическим родителям как донорам – и это при том, что как раз в этих странах родительство (в том числе приёмное) сопряжено с огромным количеством обязанностей и обременений при минимуме прав. Получение образования может рассматриваться как потребление услуги и, соответственно, быть платным (зачастую весьма дорогим), а может рассматриваться как труд и, соответственно, не просто быть бесплатным, но и подразумевать стипендию, то есть оплату труда самого учащегося. Привычная схема состоит в том, что автор за свой труд получает гонорар в качестве оплаты и вознаграждения, а читатель (зритель, слушатель и т.д.) за возможность прочесть (увидеть, услышать) произведение платит как потребитель услуги. Однако в современном мире дело идёт к тому, что зачастую как раз автор не только не получает никакого гонорара, но и вынужден ещё и сам из своих средств платить за издание своей книги или альбома, причём заведомо подразумевается, что эти расходы не окупятся. Таким образом, именно автор платит как за право быть услышанным, так и за удовлетворение своего желания зафиксировать результат своего творчества в официально изданной форме, в то время как читатель или слушатель в условиях переизбытка поступающей информации считает оказание внимания автору уже любезностью со своей стороны и готов уделить его, только если произведение предлагается бесплатно. И, вполне возможно, недалёк тот день, когда именно читательское и слушательское внимание окажется настолько дефицитным ресурсом, что уже само потребует оплаты со стороны автора и/или издателя. Или рассмотрим другой пример. Пособие по безработице по инерции рассматривается как помощь нуждающимся и некий акт внеэкономического (не прагматического) гуманизма со стороны общества, хотя при этом и возникает резонный вопрос: почему государство насилием принуждает к этому «акту гуманизма» работающих налогоплательщиков и почему, коли это акт гуманизма, он не отдан в полное ведение добровольным филантропическим общественным организациям? В действительности же мы имеем дело просто с новой экономической реальностью, в которой пособие по безработице – это более не подачка, а законная оплата человеку за то, что он не занимает дефицитное рабочее место и при этом продолжает «работать» потребителем товаров и услуг, поддерживая, тем самым, спрос и, следовательно, воспроизводство всей общественно-экономической системы. Теперь уже не трудно представить себе в порядке вполне реалистичной футурологии экономическую систему возможного будущего, в которой все граждане развитых стран по мере дальнейшей автоматизации труда и, соответственно, сокращения числа рабочих мест, будут получать независимо от своей занятости «безусловный основной доход»... а вот право на труд (рабочее место) при желании смогут купить за деньги из этого безусловного основного дохода. То есть работа не только не будет оплачиваться работнику, но, наоборот, за право на предоставляемый обществом осмысленный труд тем, кто не сможет реализоваться в творчестве и занять себя самостоятельно, придётся платить из своего кармана как за предоставляемую им услугу, привилегию или удовольствие (как сейчас люди, испытывающие недостаток физической нагрузки, платят за посещение тренажёрного зала, а рыболовы и охотники тратят на своё хобби несоизмеримо больше, чем стоит их добыча), чтобы не страдать от незанятости, праздности, безделья и мучительного ощущения пустоты и бессмысленности своего бытия. В таком варианте развития будущего нет ничего невероятного, оно ровно столь же возможно, сколь возможна отрицательная средняя норма прибыли на капитал и, соответственно, отрицательная доходность по банковскому вкладу, причём выраженная не только в реальной покупательной способности, но и в номинальном исчислении.
В итоге мы получаем представление о том, что смысл и цели хозяйственной деятельности человека, по крайней мере, за рамками простого непосредственного жизневоспроизводства (хотя даже и с ним всё не так просто и однозначно), являются субъективными и иррациональными по своей природе, а не рациональными и объективными, как это долгое время постулировалось в экономической «науке». Псевдорациональная парадигма классического капитализма, подразумевающая в качестве самоцели каждого экономического субъекта бесконечное приращение своего частного капитала (а зачем?) на самом деле рациональна не более, чем та же самая, например, уже упомянутая экономика потлача (к чему в итоге по завершении капитализма практически и вернулось, хотя и в десакрализованной, профанированной и демонстративно вульгарной форме, современное общество потребления) или экономика цивилизаций Древнего Востока, в которых прибавочный продукт шёл на строительство грандиозных пирамид и храмовых комплексов как некоего «сухого остатка» и конечного итога, фиксирующего результаты хозяйственной деятельности отдельного человека и целого поколения в его земной жизни. Подчеркнём это ещё раз: сама по себе любая хозяйственная (экономическая) деятельность не заключает в себе никакого объективного смысла. С объективной точки зрения она бессмысленна. Небессмысленна она только с точки зрения сугубо субъективных смыслов и ценностей, которые человеку, в них не воспитанному и их не разделяющему (чужестранцу, «наивному инопланетянину»), показались бы сущим безумием и коллективным помешательством, «дикарством» и бессмысленным нелепым суеверием. Забавно при этом, что сам этот «непредвзятый чужеземец» тоже имеет своих столь же иррациональных идолов, но они для него привычны и кажутся нормой, в то время как служение сверхценным идеям чужой культуры, поклонение чужим идолам и «священным коровам» (которых разводят, кормят и содержат не ради молока и мяса, а ради их самоценного священного статуса) всегда воспринимается либо как суеверная дикость, либо как психическое отклонение (массовый психоз, аутическое расстройство и т.п.).
В практическом смысле это значит, что возможно построение экономической (хозяйственной) системы, в основе которой лежат совершенно иные базовые иррациональные цели и смыслы, причём эти смыслы могут быть практически любыми, даже самыми неожиданными и непривычными с точки зрения людей, выросших и воспитанных в рамках современной хозяйственной системы. В частности, вполне реалистичным представляется проект формирования хозяйственной системы, смыслом которой является не бесконечное приращение и накопление капитала и не максимизация потребления, а повышение личной безопасности, построение, расширение и усиление надёжности пространства и сферы своего личного или корпоративного контроля и/или сохранение материального и информационного следа своего существования как результата и итога (своего рода, «сухого остатка») своей жизни в условной (по мере технической возможности) вечности. Образ такой автономной хозяйственной системы представлен нами в ранее опубликованной статье "Краткая концепция проекта «Ковчег»" [11], а обоснование её философско-психологической и социально-политической актуальности – в статьях, соответственно, "Человек, его смертность и бессмертие" [12] и "Понять происходящее и обрести способность к действию" [13].

2. Индустрия потребностей и желаний как инструмент управления

В данной главе проанализированы механизмы управления и форматирования человеческого поведения путём формирования критериев социальной успешности или неуспешности, направления той «беговой дорожки», по которой в дальнейшем будет происходить соревнование за первенство и «лидерство». Показано, что зачастую критерии социальной и экономической успешности заданы таким образом, что диаметрально противоположны интересам личностной свободы, духовного и интеллектуального развития и даже просто возможности распоряжаться обстоятельствами своей жизни и окружающим личным пространством. Поставлен вопрос о возможности формирования и защиты социально-экономической структуры, позволяющей личности сохранить свою свободу, автономию от форматирующих воздействий глобальной Системы, собственную систему смыслов, координат, ценностей, ориентиров, а также собственное личное пространство, в том числе и в буквальном материально-физическом смысле.

В первой главе нами было отмечено, что представления, объективирующие и рационализирующие цели и мотивы субъектов хозяйственной деятельности, пытающиеся представить экономическую активность людей в качестве своего рода «природного» явления, которое можно было бы изучать объективными научными методами, глубоко иллюзорны и ошибочны. Напротив, потребление, а, следовательно, и производство, превышающее уровень простого жизневоспроизводства, не имеет объективного смысла, объективной причинности и объективных механизмов. Весь смысл такого потребления, а, значит, и производства, заключён исключительно в субъективном желании, в субъективном представлении о том, что есть благо, что есть польза, что есть ценность, в субъективном представлении о должном, достойном и правильном, в конечном счёте он определяется доминирующими в обществе представлениями о назначении человека и о смысле его земной жизни. Более того, эти субъективные представления о должном и правильном, о смысле жизни, равно как и регламентирующие труд, потребление и отдых аксиологические и этические установки в подавляющем большинстве случаев не являются продуктом и результатом осознанного индивидуального выбора, а усваиваются в процессе социализации подсознательно, как нечто «само собой разумеющееся», минуя фильтры рационального критического мышления, в основном за счёт механизмов подражательного поведения и в форме уже готовых поведенческих шаблонов и паттернов [6].
Механизм воспроизводства и распространения такого рода описанных выше готовых поведенческих стереотипов, «само собой разумеющихся» паттернов «экономического поведения», определяющих цели и, как следствие, характер хозяйственной деятельности (производства, перераспределения и потребления), в целом понятен. С одной стороны, действует привычка к автоматическому (без рефлексии на тему их цели) воспроизводству уже ставших практически рефлекторными поведенческих паттернов. Например, человек, привыкший вечером в пятницу ходить в театр, будет продолжать это делать, даже если потерял всякий интерес к театру. Он зачастую не будет даже задумываться над тем, зачем он идёт в театр и приносит ли ему это удовольствие. Он просто совершает действие, без которого нарушится привычный циклический алгоритм его жизни, возникнет незаполненность, нарушение порядка, что дискомфортно и энергозатратно. С тем же автоматизмом представитель иного социального круга идёт во двор играть в домино. Не потому, что выбирает эту игру из тысяч других, а потому, что того требует привычка в сочетании с принадлежностью к определённому кругу знакомств. Однако одно дело домино, или хотя бы театр, а совсем другое дело, если аналогичным «разумеющимся» элементом жизни становится регулярный «шопинг» или ежегодная поездка на курорт. В этом случае экономическое значение автоматически воспроизводимых элементов поведения очевидно. С другой стороны, как и любое другое социальное животное, среднестатистический человек – конформист. Он усваивает значительный объём социально значимой информации не за счёт рационального мышления или хотя бы выработки новых условных рефлексов на собственном опыте, а за счёт автоматического подражания окружающим, копируя безо всякого размышления о его полезности уже готовый поведенческий шаблон или мнение. Эволюционно это выгодно, т.к. резко снижает временны́е, энергетические и психоэмоциональные затраты на обучение. Однако оборотная сторона этого механизма состоит в некритичности усвоения и возможности распространения таким путём не только полезных навыков, но и своего рода информационно-поведенческих вирусов, подчас заведомо вредных для своих носителей. Особенно эффективно подражание работает в двух случаях: либо когда создаётся впечатление, что «все так делают» (страх выпасть из социума, оказаться в изоляции), либо когда реально или мнимо «так делает» некто, имеющий признанно высокий социальный статус: известный, знаменитый, успешный и т.д. (подсознательная попытка скопировать социальный успех, инстинкт следования за лидером).
Гораздо интереснее другое: понять, как подобные цели хозяйственной деятельности, субъективно наделяемые ценностью и смыслом, возникают и закрепляются изначально.
В доиндустриальном обществе цели и смыслы хозяйственной деятельности складывались обычно естественным образом, как бы сами собой на основе коллективной психологии и общественных отношений; в современном индустриальном и постиндустриальном (информационном) обществе они зачастую формируются искусственно заинтересованными в этом субъектами.
На непосредственном «тактическом» уровне субъектами установления целей и смыслов потребления и производства в большинстве случаев выступают хозяйствующие субъекты рынка – производители и продавцы товаров и услуг. В этом случае действует всем хорошо знакомая реклама. Какая-нибудь компания «Кока-кола» заинтересована в том, чтобы у людей возникла и поддерживалась потребность пить их подкрашенную и подслащенную воду со всем набором прилагающихся консервантов, сахарозаменителей и т.п. вместо, скажем, вкусного и полезного морса домашнего приготовления из натуральных ягод. Производитель смартфонов заинтересован в том, чтобы у потребителей поддерживалась потребность каждый раз покупать новую последнюю модель вместо «морально устаревшей» старой, хотя старая модель с большим запасом обеспечивает все на самом деле используемые функции. Производители одежды создали феномен «моды», в соответствии с которым вполне добротная вещь, которую ещё год назад было принято с гордостью носить, теперь уже носить «не принято», «не модно» и как бы даже уже не совсем прилично и почти что позорно. Банки заинтересованы в том, чтобы у людей возникала потребность брать в долг и жить в кредит, постоянно выплачивая ссудный процент, что, разумеется, совершенно нелогично с точки зрения клиента, но, тем не менее, успешно внедрено в качестве шаблона массового поведения. Помимо рекламы в ход идут всевозможные уловки типа «запланированного устаревания» вещей. Основной принцип действия рекламы уже описан выше: главная задача рекламы – убедить потенциального покупателя либо в том, что «так делают все» (эксплуатация конформистского страха отбиться от стада), либо в том, что, наоборот, «так делают особенные, избранные, успешные, не такие, как все» (эксплуатация инстинкта подражания лидеру). Самое интересное при этом состоит в том, что реклама создаёт шаблон поведения, который затем успешно поддерживается без затрат дополнительных усилий силами самого общества в силу господствующих в нём стадных рефлексов. Так, например, на человека, одевающегося не модно или годами не меняющего свой автомобиль, общество обязательно начнёт давить, как минимум морально (позиционируя его как неудачника, «лузера», чудака, нищеброда и т.п.), а, как максимум, и административно и экономически (например, в некоторых фирмах человек, не меняющий «вовремя» марку своей машины, может быть признан «позорящим фирму», либо, скажем, отсутствие достаточно дорогого костюма может привести к отрицательному результату переговоров с потенциальным деловым партнёром).
Однако поставим вопрос иначе: а для чего и зачем сам производитель или продавец создаёт и внедряет такого рода потребности, шаблоны и паттерны поведения? Казалось бы, ответ предельно прост и лежит на поверхности: для того, чтобы заставить людей расстаться с деньгами и на этом заработать самому. То есть получить эти самые деньги. Однако зачем ему самому нужны эти деньги, что он сам может с ними сделать? Только точно так же сам их тратить, следуя тем же искусственно созданным и навязанным готовым шаблонам и паттернам потребительского поведения, которые отчасти произвёл он же сам, а отчасти – другие аналогичные субъекты (или, говоря точнее, псевдосубъекты, на самом деле являющиеся лишь объектами) экономической игры. Это вопрос, сформулированный в своё время ещё В.О. Пелевиным в романе «Generation „П“»: «С одной стороны, выходило, что он мастерил для других фальшивую панораму жизни (вроде музейного изображения битвы, где перед зрителем насыпан песок и лежат дырявые сапоги и гильзы, а танки и взрывы нарисованы на стене), повинуясь исключительно предчувствию, что купят и что нет. И он, и другие участники изнурительного рекламного бизнеса вторгались в визуально-информационную среду и пытались так изменить её, чтобы чужая душа рассталась с деньгами. Цель была проста – заработать крошечную часть этих денег. С другой стороны, деньги были нужны, чтобы попытаться приблизиться к объектам этой панорамы самому. В сущности, это было так же глупо, как пытаться убежать в картину, нарисованную на стене».
Какой во всём этом смысл, кроме бессмысленной гонки ускорения цикла производства и потребления и стремительной переработки природных богатств в мусор и токсичные отходы? Распространённая либерально-рыночная теория о том, что результатом якобы является стремление каждого удовлетворить потребности другого, чтобы увеличить ресурс удовлетворения собственных, не выдерживает никакой критики, потому что речь идёт вовсе не об удовлетворении некоего исходного набора потребностей и достижении состояния удовлетворённости («счастья»), а, наоборот, об искусственном программировании всё новых и новых искусственных потребностей, то есть о постоянном стимулировании суммарной, как сказали бы буддисты, беспокойной неудовлетворённости и ненасытного стремления, то есть, в конечном счёте, страдания. При этом каждый отдельно взятый актор такого социального программирования (производитель, продавец) в то же самое время в качестве потребителя и покупателя сам же и оказывается его жертвой, выступая, таким образом, не внешним по отношению к системе целеполагающим субъектом манипуляции, а деталью и своего рода шестерёнкой в механизме её воспроизводства и функционирования, не способной выйти за рамки предписанной системой роли и заранее заданного ею шаблона действий.
Более широкое и объёмное представление о механике программирования шаблонов социального и, особенно, экономического поведения и отношений мы получим, если примем во внимание реалии посткапитализма как виртуализованной капиталократии. Суть дела состоит в том, что «естественные» для капитализма процессы концентрации и монополизации капитала привели, с одной стороны, к формированию узкой сверхмонополистической мировой финансовой элиты, а, с другой стороны, к «схлопыванию» самого реального капитализма в связи с невозможностью его дальнейшего распространения и экстенсивного роста и, как следствие, невозможностью его дальнейшего воспроизводства, что уже было описано нами в ряде ранее опубликованных работ [3, 7-8, 14-17]. Переломным стал тот момент, когда мировая финансовая олигархия сначала монополизировала эмиссию денежных знаков, а затем – в одностороннем порядке отказалась от обязательств по обеспечению их как золотом, так и любыми другими реальными вещественными активами. То есть сначала превратила натуральные (товарные, вещественные) деньги в представительские (обеспеченные), а затем их – в фиатные (необеспеченные, ненастоящие, фидуциарные) и кредитные деньги. В результате фактически возник субъект, стоящий принципиально вне и выше категорий бедности и богатства, то есть способный создавать эквиваленты стоимости более или менее произвольно по себестоимости, близкой к нулю. Возникновение такого субъекта превратило основанный на эквивалентном обмене стоимостями реальный рынок в симулякр рынка, камуфлирующий реалии принципиально новой скрытой системы произвольного директивного изъятия и распределения собственности под видом добровольного рыночного обмена. Это позволило, среди прочего, «перезапустить» умерший в реальности капитализм в форме его виртуальной симуляции, своего рода «Матрицы», выполняющей функции теневого манипулятивного управления всеми общественными отношениями и процессами в общепланетарном масштабе [3-4, 6, 10, 18-23].
Важно понять, что превращение денег в фиатные (необеспеченные) в совокупности с приватизацией монополии на их эмиссию создало принципиально новую реальность, поскольку возник условный субъект, для которого деньги перестали быть не только самоцелью, но даже ограниченным ресурсом, и превратились в чисто прикладной управленческий инструмент, причём инструмент легко возобновляемый и фактически нелимитированный [8, 13]. Это объясняет, с одной стороны, ту лёгкость и незатейливость, с которой в современном мире деньги распределяются и раздаются совершенно даром вне всякого отношения к эквивалентному рыночному обмену трудовыми стоимостями или хотя бы просто директивному вознаграждению за полезный производительный труд. Они раздаются в виде социальных пособий и всевозможных социальных компенсаций для малоимущих или признанных «ущемлёнными»; в форме государственных и частных грантов на реализацию самого широкого спектра социальной активности (подчас совершенно бесполезной); в форме прямых и косвенных субсидий (порой безвозмездных и притом совершенно астрономического масштаба) конкретным компаниям, организациям, предприятиям и финансовым учреждениям или в форме списания долгов. С той же непринуждённостью, впрочем, деньги не только раздаются, но и изымаются произвольным введением налогов, порой откровенно конфискационных по своему характеру, изменением цен на «услуги», от которых невозможно отказаться (например, коммунальных платежей, арендной платы или ставок по уже взятым кредитам), инфляцией (а при необходимости – и обвальной гиперинфляцией), более чем произвольным применением законодательства в отношении штрафов и исков (особенно по части «компенсации морального ущерба»), а, в крайнем случае, и прямой внесудебной (!) конфискацией банковских депозитов (что фактически узаконено в общемировом масштабе кипрским прецедентом) или денежными реформами с одномоментным обнулением существующих фиатных денежных знаков и введением новых. Однако, с другой стороны, тот же самый факт монополизации эмиссии фиатных денег, объясняет и, на первый взгляд, противоположную тенденцию: то, что деньги, ставшие по сути призрачными и «невесомыми», стремительно распространяют своё значение далеко за рамки чисто экономических интеракций и превращаются в универсальный регулятор всех общественных отношений, становясь универсальным средством дрессировки – награждения за следование одобряемым шаблонам поведения, высказываний и даже мыслей и чувств и наказания за любое отклонение от этих шаблонов [2, 6, 8, 24-29].
Лишь очень небольшой процент людей способен не то чтобы самостоятельно ответить себе на экзистенциальные вопросы о цели и смысле своего бытия и самостоятельно определить направление своего движения, но даже такого рода вопросы для себя сформулировать и поставить. Подавляющее большинство людей способно бежать лишь по той беговой дорожке, которая им предложена, то есть ориентируются на готовые шаблоны и паттерны поведения и мышления, нуждаются (и даже требуют!) внешней заданности тех критериев, по которым они могли бы оценить успешность или неуспешность своей жизни, своих поступков и самой собственной личности. Некоторые из них вполне способны самостоятельно изобретать новые, даже подчас нешаблонные и неординарные стратегии, ведущие к социальному успеху, но сами критерии успеха или неуспеха для них должны быть заданы извне обществом, Системой, «само собой разумеющимся порядком вещей» или неким безусловным авторитетом. Это можно уподобить игре в шашки или шахматы, где при всём разнообразии и свободе индивидуальных тактик и стратегий, должны существовать общие правила и общие критерии победы и поражения, иначе сама игра с соперником становится невозможной. Лишь немногие люди способны играть так, как умеет играть фигурками ребёнок или аутист – сам с собой, по своим собственным правилам, наделяя фигурки и их перемещение своим собственным смыслом.
По большому счёту одна из ключевых потребностей человека – ощущать «правильность» своей жизни в целом и каждого своего решения в частности, то есть иметь критерии, желательно общепризнанные и никем не подвергаемые сомнению, относительно того, что «хорошо», а что «плохо», что является «успехом», а что «провалом». Любая даже тень сомнения в самих этих критериях крайне болезненна и лишает человека опоры, «твёрдой почвы под ногами», системы координат и ориентиров в собственной жизни. Именно поэтому в языческом обществе с таким всенародным энтузиазмом и азартом скармливали львам христиан, а в христианском – жгли еретиков, хотя ни те, ни другие, в сущности, не причиняли никакого физического вреда ни частным лицам, ни обществу и государству в целом. Однако они подвергали сомнению основы господствующего мировоззрения, то есть сами критерии ценности и успешности, задающие ориентиры и цели поведения и определяющие самооценку каждого конкретного человека. Это крайне болезненно для каждого человека в отдельности и для общества как связной единой системы в целом, и неудивительно, что их за это убивали. Наглядный пример того, как можно полностью уничтожить ценность прожитой жизни и её итогов простой релятивизацией критериев её оценки, простой сменой точки зрения, представлен, например, в рассказе Михаила Веллера «А вот те шиш».
В самом деле, в чём смысл перестановки фигур по доске в шахматах, если в начале они достаются из коробки, а в конце в ту же коробку складываются? В чём критерий победы или поражения? Почему тот же самый результат, который при игре в шашки считается победой, при игре в поддавки считается поражением? Весь фокус только в договорённости, в том, что оба играющих (плюс, желательно, ещё и аудитория зрителей) согласны в том, что считать победой, а что поражением, кого считать победителем, а кого – проигравшим. Но что будет, если один из играющих играет в шашки, а другой в поддавки? Оба вроде бы достигли желаемого результата, но этот результат ничего не стоит и никого не удовлетворяет. Ведь задача-то была в том, чтобы достичь не определённого положения шашек на доске, а в том, чтобы утвердить своё личное интеллектуальное превосходство над соперником, причём не только в своих глазах, но и в его, и в глазах «внешнего наблюдателя», общества. Именно в этом смысл любой игры. Не в том, чтобы быстро переместиться из пункта А в пункт Б, а в том, чтобы получить признание в качестве победителя соревнований по бегу. В чём ценность того же диплома? Только в том, что он является знаком признаваемого обществом высокого социального статуса, то есть превосходства над теми, кто его не имеет и одновременно эксклюзивного права на высокооплачиваемую престижную работу. Без этого – он просто бумажка, которую можно написать себе самому. В лучшем случае – дорогая только как память о годах студенческой молодости, в худшем – просто мусор и макулатура. В чём ценность боевой награды? Да только в том, что она признаётся обществом в качестве, опять-таки, знака повышенного социального статуса, одного из критериев превосходства в социальной иерархии, в том, что общество не допускает, чтобы каждый желающий мог себе заказать и носить точно такую же, хотя чисто технически это было бы совершенно не сложно и не дорого.
По большому счёту, весь секрет управления людьми сводится к тому, чтобы задавать им сами критерии успеха и неуспеха, того, где «старт», а где «финиш» на беговой дорожке. Человек, в большинстве случаев, стремится лишь обогнать других, доказав, тем самым, своё превосходство и свой статус в толпе бегущих, и не задумывается в каком направлении он бежит и нужно ли ему перемещаться именно в этом направлении. Это за него определяют те, кто устанавливает «старт» и «финиш», не участвуя в забеге сами. Один из самых занятных вопросов, с которым клиенты обращаются к психологу: «объясните мне, чего я хочу!». Подавляющее большинство людей, не знают, чего они на самом деле хотят. Они хотят того, чего принято хотеть, того, что в данном обществе в данное время принято считать ценным, престижным и даже просто приятным. Им говорят: «отдых – это вот так», и они отдыхают «вот так», считая на уровне сознания, что это им приятно и позволяет им восстановить силы, даже если на самом деле их такой «отдых» выматывает и раздражает («надо раз в год летом ездить на море», «надо побывать в Париже», «надо иметь дачу» и т.п.). Им говорят: «музыка – это вот это», и они будут слушать именно «вот это» и упорно убеждать себя в том, что при этом что-то такое понимают и испытывают массу эмоциональных переживаний, даже если «вот это» – банальная бессмысленная какофония. Кстати, они при этом действительно могут испытывать массу эмоций просто от переживания важности самого момента своего «приобщения к музыке». Важно лишь только то, чтобы это самое «им говорят» транслировалось достаточно авторитетно, лучше всего от лица «всех» («все так считают») или от лица некоего безличного «объективного» критерия.
Вернёмся теперь к поставленному выше вопросу: в чём смысл распространения и тиражирования потребительских шаблонов поведения, если деньги, которые производитель или продавец товаров и услуг в результате выманит у потребителя (покупателя), он сам же на следование тем же самым шаблонам и потратит? Казалось бы, этот круговорот совершенно бессмысленен. Однако бессмысленен он, только если смотреть изнутри. Если посмотреть на ситуацию извне, то несложно увидеть, что деньги в данном случае служат простым оценочным критерием успешности или неуспешности самого человека и его поведения. Причём даже не сами деньги как статическая категория обладания сокровищем (современные деньги, наподобие фотона, не имеют «массы покоя» и способны существовать лишь в непрерывном движении), а интенсивность их получения и расхода, скорость их «метаболизма», мера участия в их непрерывном потоке [6, 8].
Как мы уже отметили, подавляющее большинство людей остро нуждается во внешнем подтверждении своей ценности, небессмысленности и успешности, во внешней заданности ценностей и «беговой дорожки», двигаясь по которой, можно сравнивать свою успешность с успешностью «всех остальных». Однако очень важно, чтобы авторитет этой заданности и подтверждения был безусловным. Со времён поздней Античности и вплоть до наступления эпохи постмодерна, господствующие в обществе ценности и критерии успешности прожитой жизни многократно менялись, но, во всяком случае, в каждый конкретный момент времени в рамках одной страны и для одного конкретного сословия существовал только один безусловный и не подвергаемый сомнению социально заданный стандарт. Заданный не кем-то конкретно и персонально, а «по умолчанию» самим «порядком вещей». Постмодернистская философия впервые со времён софистов Античности обнаружила тот факт, что сами критерии смысла, ценности и успеха не существуют в «объективной реальности», а являются сугубо субъективным оценочным суждением, причём к тому же произвольным, то есть не выводимым с необходимостью ни из какой надёжной истины. В результате категории смысла жизни и критерии оценки её ценности, собственной ценности как личности, успешности, осмысленности и небесполезности своего бытия в мире оказались в массовом сознании не только поколеблены и поставлены под сомнение, но и фактически уничтожены. Возникло состояние аномии, «подвешенности в вакууме», в котором любые ценности и достижения не просто субъективны, а и осознаны в своей субъективности и в любой момент могут быть обесценены со стороны неустойчивого внешнего «общественного мнения», защититься от которого можно разве что уйдя в состояние «аутизма», разорвав связи с социумом и наделяя вещи, явления и события своими сугубо личными и индивидуальными ценностями и смыслами (не потому ли стремительно растёт число как «аутистов» в переносном смысле слова, так и аутистов в смысле буквального медицинского диагноза, а также социальная значимость и внимание общества к этому психическому отклонению?). Это состояние относительности всех ценностей и критериев успеха крайне дискомфортно для подавляющего большинства людей, однако выйти из него практически невозможно потому, что уничтожены все безусловные моральные авторитеты, которые могли бы своим весом извне гарантировать те или иные ценности и оценочные критерии. Поэтому единственным кажущимся надёжным критерием правильности и ценности собственной жизни становится «объективная успешность». «Объективная» – то есть заданная не чьим-то моральным авторитетом, а самим ходом жизни, безличными и именно поэтому беспристрастными и нелицеприятными обстоятельствами, самим «порядком вещей», той самой «практикой», которая якобы «критерий истины». Такой «безличной», «объективной» и якобы не зависящей ни от чьих субъективных критериев мерой оценки собственной социальной успешности, а значит ценности и правильности своей жизни, становятся в современном мире деньги. Причём деньги в динамическом смысле – не обладание неким сокровищем, а доступ «здесь и сейчас» к максимуму наслаждений и потребительских благ, служащий предметом зависти и вожделения (то есть фактического признания победы и успеха) со стороны окружающих.
При этом человек совершенно не понимает, что этот доступ определяется на самом деле вовсе не «объективными» и «безличными» правилами самой жизни, а задаётся и диктуется вполне конкретными архитекторами социальной структуры в своих сугубо субъективных или, говоря точнее, коллективно-субъектных корпоративных интересах. Он диктуется теми, кого можно обозначить как «хозяев денег», теми, кто создаёт деньги «из ничего» фактически в любом потребном им количестве и может «награждать» ими не за труд, талант или какие бы то ни было «объективные достижения и успехи», а исключительно за следование ими установленным и им выгодным правилам. Фактически существующая Система (субъектом которой является мировая транснациональная финансовая олигархия, имеющая доступ к эмиссии фиатных денег, то есть к «деланию их из ничего») как бы от лица «безличных сил» просто говорит вам, когда вы «молодец, так и продолжай», а когда, – «ты лузер и неудачник». Современные деньги – это не более чем кнут и пряник, кусочек сахара и удар током при выработке условных рефлексов у «собаки Павлова». Всё то, что обыватель воспринимает как «объективную» социальную успешность на самом деле есть лишь мера, в которой он справляется с ролью идеального раба Системы, за что и получает вознаграждение, как дрессируемая собачонка получает от хозяина кусочек сахара за вставание на задние лапки. Особо подчеркнём вновь и вновь, что он получает этот «кусочек сахара» от Системы не за совершённый полезный хотя бы для власти Системы труд, не «в обмен» на свою лояльность и не по установленному договору, а исключительно в одностороннем порядке, в порядке дрессировки. Это «милость», которую Система ему здесь и сейчас разово оказывает, но отнюдь не гарантирует и не обязана оказывать за то же самое поведение в будущем. Система совершенно не нуждается в его труде и в нём самом, в его «хождении на задних лапках» для мировой олигархии зачастую нет никакого экономического смысла, во всяком случае, его не больше, чем в хождении на задних лапках комнатной собачки. При этом хозяин может утилитарно эксплуатировать, например, в основном лошадь и корову, а дрессировать, балуя сахаром, утилитарно бесполезную болонку, и это не имеет никакого отношения к оценке «объективной успешности» жизненной стратегии болонки относительно жизненной стратегии ломовой лошади, как и к «объективной оценке» её личной ценности и достоинства.
Рассмотрим чуть более подробно и внимательно, за что именно «хозяева денег» награждают и что именно они задают в качестве эталона «социальной успешности».
Во-первых, «социально успешен» тот человек, который много зарабатывает, чтобы потом много тратить. Для того чтобы много зарабатывать, необходимо много и напряжённо «крутиться», то есть тратить значительную часть своей жизни на осуществление предписанной Системой активности, причём далеко не всегда эта активность имеет хоть какое-то отношение к созидательному труду и производству реально полезных товаров и услуг, а если и имеет, то чаще всего этот труд является рутинным, механическим и не имеет никакого отношения к творческой самореализации. Соответственно «социально неуспешной» объявляется жизненная стратегия, в которой человек, обеспечив себе необходимый прожиточный минимум, большую часть времени своей жизни отказывается выставлять на рынок и продавать, а пользуется этим временем сам, то есть некоммерчески и «в натуральной форме», например для размышления, самопознания и рефлексии, созерцания природы, изучения и освоения «коммерчески бесполезных» ему достижений науки и искусства, некоммерческого и неутилитарного человеческого общения и т.п. Таким образом, якобы «успешен» тот, кто продаёт время своей жизни, а якобы «неуспешен» тот, кто отказывается выставлять его на продажу и проживает свою жизнь сам в своё удовольствие и по своему разумению.
Во-вторых, в отношении творчества якобы «успешен» тот человек, который создаёт то, что от него хочет получить, услышать, прочесть, увидеть потребитель (впрочем, вкус потребителя сформирован воспитанием и рекламой, так что сам потребитель здесь не более чем кукла-марионетка, а реальным «заказчиком» выступают те, кто массового потребителя выдрессировали и запрограммировали на свой вкус и в своих интересах, то есть опять-таки «хозяева денег», финансовая олигархия, контролирующая эмиссию фиатных денежных знаков). Таким образом, якобы «успешен» тот, кто «творит» на потребу и на заказ, так, как ему предписано установленными правилами (а правила обычно требуют не только соблюдения негласных «идеологических» стандартов и шаблонов, но и предельного интеллектуального и эстетического примитивизма и вульгаризации, иначе «широкие народные массы» не оценят и не обеспечат спрос, а, вместе с тем, не будет решаться задача дальнейшего их оболванивания). И, напротив, якобы «не успешен» и «лузер по жизни» тот, кто пишет, снимает, поёт и любым иным образом творит без оглядки на «вкус» жующего попкорн потребляйского скотобыдла, а так, как ему – автору – самому нравится. Понятно, что для оценки талантливости как самого автора, так и его произведения не существует объективного критерия и формально верифицируемой меры: как уже было отмечено, ценность всегда субъективна. Однако даже помимо объективной оценки качества произведения, как минимум один критерий здесь несомненен: творит ли автор свободно на свой собственный вкус, получая эстетическое удовлетворение как от процесса, так и от результата своего творчества, или подстраивает своё «творчество» под чужие вкусы – вкусы заказчика или потребителя с расчётом собрать максимум денег или максимум популярности. И самое смешное, что Система вновь объявляет «успехом» добровольное рабствование, а «лузерством» – свободу, саморазвитие, самоуважение и наслаждение творчеством.
В-третьих, в отношении к собственности и личному пространству «стратегия успеха» состоит в том, чтобы быть готовым ради этого самого «успеха» (то есть одобрения Системы, выраженного в денежных знаках как баллах этого одобрения) «выгодно продать» свой дом, любые свои личные вещи, поменять в порядке мобильности место жительства, привычный город и страну. И, напротив, «лузерством» объявляется «ригидность» и «немобильность», то есть сохранение человеком сакральности и принципиальной нерыночности собственного личного пространства (дома), места жительства и лично дорогих вещей. Таким образом, «успехом» опять-таки объявляется отказ от собственной субъектности в отношении наделения вещей ценностью и от отстаивания своей персональной территории полного личного контроля, то есть максимальная объектность и рабская зависимость от внешних обстоятельств и диктуемых извне оценок, неукоренённость и манипулируемость. «Лузерством» же объявляется субъектная воля устанавливать свои собственные правила хотя бы в пределах отдельно взятой квартиры и по своему усмотрению определять для себя ценность тех или иных вещей как индивидуальных, неповторимых и качественных (в смысле – неколичественных) объектов.
И, наконец, в-четвёртых, для того, чтобы успешно справляться с перечисленными тремя задачами, человеку предлагается не просто быть готовым выставить на продажу своё время (то есть, фактически, свою жизнь), свои творческие силы и способности, своё личное пространство и мир своих личных (наделённых личными смыслами, воспоминаниями, ассоциациями, ментальными и психологическими проекциями) вещей, но и внутренне измениться самому. Изменить свои взгляды на жизнь, оценки, привычки, манеру общения, стратегии поведения, структуру самой своей личности таким образом, чтобы самому внутренне стать «по-настоящему успешным человеком». «Успешным» – то есть угодным и потому награждаемым существующей Системой, успешно продаваемым и покупаемым. Именно этому служат всевозможные «тренинги личностного роста»: стать из «того, что я есть» «таким, каким меня будут покупать»! Речь здесь уже идёт не просто о внешних действиях по правилам Системы, не о мимикрии и соблюдении формальных требований, не о социальной маске, а именно о внутренней личностной трансформации, которую, говоря религиозным языком, с полным основанием стоило бы определить как добровольную продажу души дьяволу.
Самое интересное в этом то, что Система в основном действует «пряником», а не «кнутом». Репрессивно-карательные методы в арсенале Системы, конечно, присутствуют, но не доминируют. При наличии желания, воли и хотя бы минимального интеллекта все репрессивно-карательные средства Системы по лишению личной свободы пока ещё довольно легко обходятся. В подавляющем и почти абсолютном большинстве случаев Система на данный момент не принуждает насилием, а соблазняет на добровольное принятие рабства «успешности» и «эффективности», награждая за него деньгами, социальным статусом и внешним авторитетом, снимающим мучительные экзистенциальные вопросы об индивидуальном смысле жизни и критериях её успешности. Это и логично: давно известно, что власть, осуществляемая посредством вознаграждения, эффективнее власти, осуществляемой посредством наказания, поскольку в первом случае объект власти сам стремится войти в сферу власти, в то время как во втором случае он стремиться по возможности эту сферу покинуть. При этом уже совершенно не важно, осуществляется ли власть Системы мировой элитой субъектно в своих, пусть и корпоративных, но человеческих интересах, или же сама эта элита уже утратила субъектность и из хозяина Мегамашины власти превратилась в одну из деталей её безличного функционирования [2, 7-8, 30-32]. Для объекта власти это мало что меняет, хотя в последнем случае (если полагать власть Системы утратившим человеческое управление самовоспроизводящимся и самоподдерживающимся безличным автоматическим механизмом) ситуация выглядит ещё более зловещей и демонической.
В чём, учитывая описанную выше ситуацию, мы видим наши цели и задачи, чего хотим добиться? Мы хотим для начала, как минимум, обрести некую территорию, некое пространство своего собственного контроля, некую свою почву под ногами. Своего рода «потаённое» сакральное пространство, на которое не распространяется власть Системы и в пределах которого мы можем сохранить наши смыслы, наши правила и принципы, наши ценности (как духовные, так и материальные), наш контроль как в чисто буквальном физическом смысле, так и, по мере возможного, над обстоятельствами и условиями своей жизни. Это отнюдь не значит, что мы имеем намерение бросить существующей мировой Системе открытый вызов и объявить ей войну на уничтожение: мы трезво и адекватно оцениваем наши силы и возможности и вполне осознаём их принципиальную несопоставимость с силами и возможностями Системы. Наша задача скромнее и реалистичнее: отстоять у Системы свою личную территорию, заставить её признать наше право на автономию, право жить по своим правилам и сохраняя свои ценности и смыслы, пусть даже и в пределах своего рода резервации и на определённых условиях. Это задача сложная, но в принципе выполнимая. Система безлична, в её структуре всегда можно найти лазейки и баги, причём маленькому, немногочисленному и не слишком сильному и богатому субъекту это сделать даже проще именно в силу его незаметности и неопасности для Системы. Разумеется, переиграть Систему можно только хитростью и ловкостью, а не силовым давлением. При этом наиболее безопасной и жизнеспособной формой организации и существования такого рода автономного пространства является его внешняя мимикрия под элемент Системы, то есть использование понятного для Системы и приемлемого для неё «внешнего интерфейса». Создаваемая нами структура должна снаружи выглядеть и даже вести себя как аутентичный элемент Системы, а внесистемное содержание (ради которого она нами задумана и создаётся) полностью герметично инкапсулировать внутри себя. Например, с точки зрения Системы наша структура может выглядеть и внешне функционировать, как коммерческое предприятие или потребительский кооператив, соблюдая все соответствующие этому статусу законы, правила и нормы. Но при этом внутри себя и для себя ориентироваться отнюдь не на цели максимизации прибыли или потребления, а на совершенно иные задачи и конечные ценности.
Что нам, в первую очередь, мешает добиться желаемого, то есть описанных выше целей? В первую очередь, нам мешает отсутствие субъектности. То есть фактическое отсутствие того самого коллективного «мы», которое могло бы осознавать и отстаивать свои интересы, формулировать и реализовывать цели, воплощать в реальность свой идеальный образ и проект желаемого будущего. Таким образом, наша основная и наиболее приоритетная задача состоит на сегодня в коллективной самоорганизации и сборке субъекта действия [13, 33-37], не обязательно стратегического в смысле сил, ресурсов и масштабов влияния на окружающий мир, но непременно стратегически мыслящего в смысле своих собственных корпоративных целей, задач и перспектив в рамках динамично меняющихся исторических, экономических, правовых, социальных и военно-политических условий.
При этом одна и та же задача организации коллективного (корпоративного) выживания в мире глобальной нестабильности, формирования безопасного и контролируемого пространства и обретения субъектности и хотя бы ограниченного собственного суверенитета имеет две стороны. Одна сторона – это создание материальной базы для решения этих задач, вторая – социальная самоорганизация и формирование коллективного субъекта. Это две стороны одного и того же дела, которые не могут делаться по отдельности или последовательно. Коллективная самоорганизация может успешно и конструктивно осуществляться только вокруг и в процессе общего практического дела – создания и укрепления общей материальной базы, а материальная база может быть создана только как результат организованного коллективного труда и совместных усилий. Очень важно, чтобы организация материальной базы выживания и коллективной субъектности стала для участников проекта если не единственной, то хотя бы главной и основной сферой труда и, соответственно, единственным или хотя бы основным источником дохода. Только в этом случае формирующийся коллектив имеет шанс обрести общую хозяйственно-экономическую основу, материальную базу общности и собственную субъектность, интегрировав в себе все основные биологические и социально-биологические цели жизнедеятельности составляющих его людей. В противном случае он, скорее всего, так и останется клубом для праздных разговоров после основной работы, не связанным с реальными практическими жизненными интересами и потребностями участников, то есть реальная экономическая основа жизни, а, значит, и сама реальная жизнь у каждого из участников будет своя (связанная с основной работой), и общность коллектива без общей материальной основы совместных интересов так и останется фиктивной и чисто умозрительной.
Конкретная программа формирования защищённого пространства собственного контроля и системы защиты жизни, собственности и информации (то есть обретения, в пределах возможного, контроля над обстоятельствами своей жизни, определённого уровня личностной автономии и суверенитета) изложена нами в ранее опубликованной статье "Краткая концепция проекта «Ковчег»" [11], а философское и психологическое обоснование актуальности некоторых аспектов этого проекта – в статье "Человек, его смертность и бессмертие" [12]. Мы (сложившаяся вокруг данного проекта группа) приглашаем к обсуждению и к сотрудничеству людей, имеющих практический опыт реализации такого рода проектов, либо просто осознающих их актуальность, в особенности – людей, обладающих практическим опытом и реальными навыками практической организации хозяйственных структур и/или бизнес-проектов. Со своей стороны мы готовы предложить готовую уже детально разработанную концепцию проекта, стратегию дальнейшего развития и плодотворный креатив в процессе его реализации, чёткое и ясное видение целевых групп, к которым обращён проект, и специфики их потребностей, а также своего рода идеологию проекта как способ обращения к сознанию целевой аудитории.

3. Альтернативная экономика и проект «Ковчег»

В данной главе исследуется вопрос о возможности построения хозяйственно-экономической системы, основанной на альтернативной (по отношению к господствующей в настоящее время) базе образов, смыслов, ценностей и, соответственно, целей. Рассмотрен феномен образного или символического потребления. Затронута проблема соотнесённости материального производства сверх уровня простого жизневоспроизводства с духовными и экзистенциальными ценностями как в варианте подмены их материальным «идолом», так и в варианте символического одухотворения хозяйственной деятельности. Предложен свой вариант «пирамиды потребностей», отличный от широко известной «пирамиды Маслоу». Очерчены основные цели и задачи альтернативной хозяйственной системы, создаваемой в рамках проекта «Ковчег».

Как уже было отмечено в первой главе настоящей работы, хозяйственная деятельность, по крайней мере, сверх уровня простого жизневоспроизводства, с объективной точки зрения бессмысленна. Осмысленность ей придаёт исключительно субъективное или даже, точнее сказать, субъектное целеполагание. Цели хозяйственной деятельности – как и вообще любые цели – иррациональны: будь то потлач индейцев, строительство пирамид и храмовых комплексов древними египтянами, «бесконечное» накопление классического капитализма или неопотлач современного общества потребления. Рациональны лишь средства достижения этих иррациональных целей. В этом смысле потребление сверх уровня простого жизневоспроизводства всегда иррационально, а производство может казаться рациональным, но, в конечном счёте, служит тому же иррациональному потреблению.
Современная Система мирового псевдорынка лишь кажется рациональной с точки зрения отдельно взятого производителя и потребителя. В действительности же эта Система представляет собой не что иное, как идолопоклоннический культ, который ничем не лучше культа таинственных обитателей острова Пасхи, уничтоживших экосистему собственного острова (и, в конечном счёте, самих себя) во имя сверхценной идеи установления как можно большего числа каменных истуканов, что превратилась в смысл и конечную ценность их бытия. Стоят ли за идолами современного мира ловкие «жрецы» с интересами своей касты, или стоит пустота сложившихся безличных социальных механизмов и отношений – это в данном случае не важно. Важно то, что цели и смыслы экономической деятельности субъективно заданы так, чтобы направить «беговую дорожку», по которой идёт соревнование и сопоставление «социальной успешности», от экзистенциальной личной свободы к обезличенному потребительскому рабству (см. главу 2 настоящей работы).
Однако, если цели и смыслы хозяйственной деятельности (то есть производства, перераспределения, включая обмен, и потребления) субъективны и произвольны, не значит ли это, что их можно переопределить так, чтобы они направили вектор «беговой дорожки социального успеха» в противоположную сторону? Может ли быть построена отдельная автономная и при этом жизнеспособная «партизанская» экономическая Контрсистема, способная выживать, самоподдерживаться, самовоспроизводиться и развиваться внутри существующей Системы, но при этом основанная на совершенно иных ценностях и несущая в себе совершенно иные цели и смыслы? Может ли экономика из средства потребительского порабощения и идолопоклонства превратиться в средство личной духовной или хотя бы экзистенциальной свободы? Ответ на этот вопрос непрост. Для того, чтобы ответить на него, нужно принять во внимание ряд существенных и важных замечаний и условий.
Разумеется, любая хозяйственная деятельность производит только материальные или информационные (хотя и тоже на материальном носителе) продукты, включая товары и услуги. Никакая хозяйственная деятельность не может непосредственно производить духовные или экзистенциальные ценности и смыслы как таковые, поскольку они нематериальны, а, следовательно, являются качественно внеэкономическими по самой своей природе. Это значит, что духовная свобода выходит за рамки любой хозяйственной деятельности и не может быть обеспечена никакой, даже самой идеальной экономической системой по существу. В лучшем случае хорошая экономическая система может лишь одно из двух: либо ограничить материальное производство и потребление достаточным для простого жизневоспроизводства минимумом, освободив человеческую жизнь от материального идола и, в то же время, обеспечив необходимые материальные условия и предпосылки для духовного развития, созерцания, саморефлексии, интеллектуального и художественного творчества, самопознания и познания природы; либо допустить своего рода символическое «одухотворение» непосредственно материальной хозяйственной деятельности, то есть процесса создания и потребления материальных благ. Однако в любом случае радикальное решение проблемы «идолослужения» по существу чисто экономическими средствами невозможно, экономика может лишь ослабить зависимость от материальных «идолов» или сделать эти «идолы» в какой-то степени «добрее» и «человечнее». Однако, поскольку настоящая статья посвящена не мистическому богословию и не духовным практикам, а экономике и философии хозяйства, то, сделав это концептуально важное замечание, мы обратимся к чисто духовной и экзистенциальной проблематике в отдельных специально посвящённых ей работах (что, отчасти, уже и сделано [12, 38]), а в настоящей статье ограничимся исследованием второстепенных проблем собственно экономической природы, хотя и принимая во внимание, что во многом экономика является вторичным отражением и символической «материализацией» проблем экзистенциальной или, как минимум, психологической природы.
Итак, хозяйственная деятельность производит только материальные или информационные продукты. Будут ли эти материальные вещи чисто утилитарными средствами жизневоспроизводства или «идолами», то есть будут ли они служить человеку или, наоборот, будут предметом служения с его стороны – зависит не от самих вещей и в основном даже не от способа их производства, а от субъективного отношения к ним, от того, как они используются (использование материальной вещи в качестве идола, то есть для наделения своей жизни смыслом через служение этой вещи – это тоже пусть и своеобразное, но использование).
Практически всё потребление сверх простого жизневоспроизводства является потреблением образным или символическим. Человек потребляет не столько сами вещи, сколько символы, смыслы и образы, которые с этими вещами связаны и которые в них материализованы [4, 6, 19]. В свою очередь, эти образы связаны (зачастую глубоко в подсознании человека и в неотрефлексированном виде) с теми или иными базовыми потребностями – например, с потребностью в безопасности, в социальном признании и высоком социальном статусе, в собственной привлекательности для потенциального полового партнёра, в принадлежности и сопричастности к той или иной группе и т.д. В большинстве случаев в современном мире человек платит не за потребление непосредственного материального блага (себестоимость его производства как такового ничтожна настолько, что оно может уже предоставляться по-коммунистически, то есть по потребности и практически без ограничений: всё равно возможности производства заведомо и намного превышают возможности потребления), а за потребление «бренда» как нематериального образа, связанного с данной вещью в сознании или в подсознании. Так, например, человек потребляет образ «достатка и материального изобилия», или образ «гармонии с природой» и «полезности для здоровья» (пресловутой «экологической чистоты»), или образ «социального успеха», или образ собственной «избранности и неординарности» и т.д. именно как психологический и ментальный образ, а не как материальную вещь, реально имеющую отношение к социальной успешности или полезности для здоровья [4, 9-10].
Духовные и экзистенциальные ценности в процессе хозяйственной (экономической) деятельности не могут не только производиться, но и потребляться. Производиться и потребляться могут лишь их образы и символы, воплощением которых могут быть материальные вещи. Происходит ли в данном случае превращение вещей в идолы (материальные объекты сакрализации, поклонения и служения) и в суррогаты духовных ценностей или же происходит их одухотворение и превращение в своего рода «иконы» (материальные образы нематериальных ценностей и смыслов) – опять-таки зависит только от отношения к ним. Благо или зло не заключены в самих вещах или в характере их производства, они заключены только в отношении к ним. В любом случае возможность превращения материальной вещи в «идол» никак не делает злом саму материальную вещь и материю как таковую.
Предлагаемые в настоящей статье рецепты не относятся к вопросам духа и духовности как таковым, они относятся к сфере удовлетворения ряда сугубо психологических потребностей сугубо материальными, хозяйственными, экономическими средствами, то есть к сфере, заведомо более приземлённой и вторичной. Станут ли эти технологии служить чисто утилитарным целям, послужат ли созданию материальной «иконы» неких экзистенциальных смыслов и потребностей или станут средством создания новых «идолов» – зависит не от самих этих средств, а от того, чего хочет и к чему готов по уровню своего духовного развития конкретный человек, их употребляющий. Так человек, находящейся на уровне идолопоклонства, в любом случае найдёт себе тот или иной материальный идол, поскольку иначе просто не может придать своей жизни цель, смысл и оправданность. В конце концов, идолопоклонничество (если понимать его не в собственно религиозном, а в более широком смысле) представляет собой не какое-то нравственное зло, а лишь определённый этап осознанности своего «Я», причём этап, далеко не самый низший [38]. Во всяком случае, предлагаемые средства позволят даже такому человеку хотя бы создать себе идолов свободно и по своему усмотрению и разумению, наделив их своими собственными личными и персональными образами и атрибутами и освободив, тем самым, от безальтернативной необходимости поклоняться тем идолам, которые навязаны в качестве средства управления господствующей Системой.
Образное или символическое потребление, как уже было отмечено выше, привязано к системе базовых психологических потребностей человека. Одной из форм схематичного наглядного представления этой системы является «пирамида потребностей», одна из версий которой (на наш взгляд, более ясная и работающая, чем классическая «пирамида Маслоу») приведена, например, в книге А.М. Зимичева «Психология политической борьбы» [39]. Данная модель описывает биологические и биосоциальные цели жизнедеятельности человека (как, впрочем, и любого другого общественного животного) в виде вертикальной иерархии, в основании которой лежат потребности в самосохранении и поддержании собственной жизни (в пище, одежде, жилище, сне, отдыхе и т.д.), над которыми стоят потребности продления рода (половой инстинкт) и сохранения вида (родительский инстинкт, забота о собственном потомстве и детях в целом), а над ними, в свою очередь, возвышаются потребности в доминировании: лидерство в малой группе, фронтальное лидерство (слава, известность, выделение и противопоставление себя толпе) и иерархическое лидерство (собственно, власть как таковая). Место каждой из перечисленных целей жизнедеятельности в иерархическом ряду определяется объёмом энергии, который человек или другое животное способны задействовать для реализации данной потребности, и максимальным уровнем препятствий, который ради достижения данных целей они готовы преодолеть (простейшая экспериментальная модель: максимальная длина создаваемого электрическим полем «коридора страха», который ради удовлетворения данной потребности готова преодолеть крыса). Оказывается, что ради удовлетворения полового и родительского инстинкта животное (в том числе и человек) способно мобилизовать больше энергии, приложить бóльшие усилия и преодолеть бóльшие препятствия, нежели максимальный уровень усилий, который оно же готово приложить ради сохранения своей собственной жизни. Иными словами, существует порог страха и порог усталости, после которого животное отказывается бороться за своё выживание (например, за пищу), утрачивает «волю к жизни» и умирает. Но половой инстинкт, а, в ещё большей мере, родительский инстинкт позволяют преодолеть этот порог и совершить нечто большее, чем животное бы совершило только ради спасения своей жизни. Ещё больше сил оно способно мобилизовать для реализации потребности в доминировании, например, для того, чтобы добраться до горла своего конкурента за лидерство в стае. Стремление к власти является высшей биосоциальной потребностью в том смысле, что из всех «естественных» потребностей оно является наиболее энергетически подкреплённой, то есть способно высвободить максимальный объём усилий для своего удовлетворения: больше могут высвободить только искусственные стимулы типа наркотиков или электрода, напрямую вживлённого в мозговой центр удовольствия. Однако далеко не у всех особей в группе активирована вся вертикаль перечисленных целей жизнедеятельности. Часть ограничивается чисто витальными потребностями, часть – потребностями продолжения рода, и лишь у активного меньшинства, вступающего в борьбу за власть, активизируется потребность в доминировании и высвобождается соответствующий этой высшей мотивации объём поведенческой энергии. Таким образом, пирамида потребностей является одновременно и пирамидой социальной иерархии, место особи в которой зачастую определяется именно высшей из активированных у этой особи потребностей и, соответственно, уровнем высвобождённой биологической энергии. Данная концепция любопытным образом перекликается с теорией пассионарности Льва Николаевича Гумилёва, постулирующей разный уровень своего рода «энергии» у разных людей и связь низкого уровня энергетики с приоритетом потребности в простом жизневоспроизводстве и безопасности, а высокого – с приоритетом потребности в лидерстве (иерархическом или «духовном») даже с риском для жизни.
Выше биосоциальных потребностей А.М. Зимичев располагает такие идеальные чисто человеческие цели жизнедеятельности как категории изобилия (справедливости), добра, красоты и истины, однако их расположение в иерархии потребностей выглядит, на наш взгляд, искусственно и сомнительно, поскольку сами по себе они энергетически не подкреплены, а являются лишь рационализацией, то есть культурной формой представления реальных биологических и биосоциальных потребностей, а также инструментом манипуляции, переноса самоотождествления с себя на «кумира» (вожака) и поведенческого программирования, с помощью которого недоминантные особи в группе программируются обслуживать интересы доминантов в ущерб своим собственным интересам (вплоть до буквального самопожертвования и самоотречения).

Рис. 1. Биологические и социально-биологические цели жизнедеятельности (по А.М. Зимичеву)

Данная модель, которую можно наглядно представить в форме пирамиды (Рис. 1), действительно очень удобна при описании интегрального поведения больших групп людей в социальной системе, и в этом качестве ранее нами использовалась [40]. Однако эта модель, при всех её несомненных достоинствах, имеет то ограничение, что она учитывает только потребности человеческой природы, абстрагируясь от всего личного, персонального и индивидуального, от любой «экзистенциальности». В результате обезличенный человек, абстрагированный от всего личностного и сведённый к проявлениям одной только своей природы, предстаёт рядовым общественным животным. Несомненно, подавляющее большинство поведенческих реакций и паттернов человека не имеют ничего специфически человеческого и роднят его, как минимум, со всеми человекообразными обезьянами, а, как максимум, – и вообще со всеми высшими позвоночными. Видоспецифически человеческого в человеке, в сущности, очень немного (да и это немногое, по-видимому, присутствует далеко не во всяком), поэтому «животная» модель поведенческих реакций человека в целом неплохо работает, по крайней мере, при описании поведения масс и социальных структур в целом, то есть при статистическом, обезличенном подходе к описанию. Однако в данном случае нам интересны как раз специфически человеческие потребности, связывающие психологию не столько с психофизиологией, сколько с экзистенциальной проблематикой, то есть цели и мотивы поведения отдельно взятого человека как автономной и суверенной личности, а не как обезличенной единицы социума или биологического вида. Поэтому ни в коем случае не вместо, но в дополнение к указанной пирамиде биосоциальных потребностей по А.М. Зимичеву, мы предложим свою версию пирамиды потребностей (Рис. 2).

Рис. 2. Пирамида потребностей, реализуемых в рамках проекта «Ковчег».

В основании предлагаемой нами пирамиды также лежит базовая потребность в выживании и поддержании своей жизни, как необходимом, хотя и не достаточном условии реализации всех остальных потребностей. Это – абсолютный минимум, при обеспечении которого могут актуализироваться все остальные потребности. Если этот минимум обеспечен, то следующей по иерархии потребностью может выступать потребность в чувстве безопасности. Отметим, что ощущение безопасности – это нечто иное, чем сама безопасность. Сама по себе физическая безопасность как таковая имеет непосредственное отношение к первой, самой базовой потребности – в собственно выживании. Ощущение же безопасности – это уже потребность не физическая, а психологическая, связанная с упомянутым выше образным или символическим потреблением, в данном случае – потреблением образа безопасности и соответствующим чувством. Когда обеспечена собственная безопасность и ощущение этой безопасности, может активироваться потребность в личном пространстве и контроле над ним, то есть в целостности и неприкосновенности той непосредственно окружающей среды, с которой человек пребывает в единстве и тесной, практически неразрывной взаимосвязи, а также в безопасности тех вещей, с которыми человек в значительной степени себя отождествляет и которые в известной мере воспринимает как непосредственное продолжение своего тела вовне, как, пусть и искусственные, внешние, но уже свои «органы», а не просто утилитарные орудия. Потребность в безопасности, контролируемости и неприкосновенности своего личного пространства является, таким образом, естественным расширением потребности в ощущении собственной безопасности. Далее может активироваться потребность в контроле над ситуацией (власти над обстоятельствами собственной жизни), то есть потребность в праве и в фактической возможности совершения поступка [2], в свободе и собственной субъектности и, что не менее важно, в субъективном психологическом переживании этой свободы и этой власти, то есть своей воли. Это очень важная потребность, депривация которой, то есть лишение человека психологического ощущения свободы выбора, возможности распоряжаться собой и собственной жизнью, влияния своих поступков и усилий на собственные результаты и окружающий мир, может вести к разрушению волевых качеств и способностей, к возникновению синдрома выученной беспомощности, к психологическому распаду личности и к утрате мотивации и воли к жизни, что, в свою очередь, вполне может привести и к физической смерти. Наконец, когда и если удовлетворены эти потребности, то у человека могут активизироваться и актуализироваться самые высшие потребности, имеющие уже непосредственное отношение к экзистенциальным вопросам конечного смысла жизни – потребность в сопричастности к делу, выходящему за рамки индивидуальной жизни, и потребность в «бессмертии», в фиксации результатов своей жизни «в вечность». Вообще говоря, проблема осознания смертным человеком, с одной стороны, бессмертия как абстрактной идеи, а, с другой стороны, своей собственной конечности во времени и обречённости на смерть, является изначальной трагедией человеческого бытия и выступает центральной темой всей человеческой культуры, начиная от погребальных ритуалов неандертальцев мустьерской культуры, продолжая первым известным в истории литературным произведением (песни о Гильгамеше), всей религиозной традицией и заканчивая попытками современной науки бороться со старением химическими, гормональными и молекулярно-генетическими методами [12]. Неудивительно, что в условиях, когда наука (равно как и магия, и иные формы оккультизма) оказывается неспособна дать человеку реальное физическое бессмертие, а обещание загробной жизни религиями никак невозможно проверить, потребность в личном бессмертии реализуется хотя бы в «урезанной», «приземлённой», символической форме потребности в «бессмертии» хоть каких-то наиболее значимых итогов и результатов земной жизни, с которыми человек в наибольшей степени себя отождествляет или хотя бы материальной памяти и свидетельств о себе, своём имени и своей жизни.
Нетрудно видеть, что перечисленные потребности – это как раз те потребности в собственной субъектности, определённой автономии и суверенитете личности, которые в рамках существующей политико-экономической Системы не только полноценно не удовлетворяются, но и целенаправленно подавляются. Безусловно, при желании можно сказать, что попытка фиксации результатов и материальной памяти своей жизни – это материалистический суррогат бессмертия души, иллюзия и «идол», что потребность в контроле над личным пространством свидетельствует о «духовной несвободе» и т.д. и т.п. Однако мы вновь повторяем и подчёркиваем, что ни в коей мере не претендуем на решение экзистенциальных и духовных проблем материальными средствами, то есть не создаём материалистический суррогат религии. Мы говорим лишь о том, что если экономическая, хозяйственная деятельность в земной жизни и материальное производство как таковое вообще имеют смысл помимо простого обеспечения материальных средств жизневоспроизводства, то цели и смыслы этого производства задаются произвольно и субъективно, и нет ничего плохого в том, что они хотя бы на уровне образа и символа соотносятся с экзистенциальной проблематикой смысла жизни. Разумеется, можно сказать, что любое стремление к реальной вечности и сохранению чего-либо навсегда в буквальном смысле слова в «реальном» физическом мире представляет собой не более, чем всякий раз совершенствуемую и расширяемую иллюзию. Однако с той же или даже большей резонностью можно рассматривать эту деятельность как сохранение человеком верности своей природе и своему назначению наделять бесформенную, бессмысленную и безличную пустоту «объективного мира» субъективными формами, ценностями и смыслами бытия [12] подобно тому, как платоновский Демиург из текучей бесформенной хаотически движущейся материи лепит все составляющие космос вещи, наделяя их формой по образу предвечных идей. Можно, например, в этой связи вспомнить известную притчу про человека, которому Бог дал послушание всеми силами толкать гору (и, хотя человек так и не смог её сдвинуть с места, но исполнил послушание, прилагая к этому все свои усилия, гору же в итоге для человека передвинул Бог в награду за его усилия). Но даже если оценивать ситуацию с самого низшего уровня осознанности, то есть с уровня абсолютного непонимания совпадения данного в ощущении мира явлений и «идеального» мира умозрительных понятий в одних и тех же вещах, с точки зрения непонимания субъект-объектного единства и даже просто с точки зрения неверия вообще в какую бы то ни было «высшую» реальность помимо данного в ощущении «объективного» «физического» мира, даже в этом случае стойкое и бескомпромиссное сопротивление «западного» человека конечной безличной обречённости и бессмысленности бытия представляется, пусть и обречённым на финальное поражение, но самоценным, благородным и героическим экзистенциальным актом, смысл и ценность которого, как минимум, заключается уже в нём самом. В этой связи возникновение, развитие и успех проектов, нацеленных на повышение персональной субъектности человека (включая реализацию потребностей в полном контроле и суверенитете над своим личным пространством и над обстоятельствами собственной жизни), а также на фиксацию материального следа как индивидуальной, так и коллективной человеческой жизни как в цифровой, так и в физической форме практически предопределены спецификой «западного» менталитета и текущими социальными тенденциями, поскольку соответствуют фундаментальной потребности и волевой устремлённости человека (по крайней мере, «западного») к запечатлению итогов своей жизни и к «бессмертию» – хотя бы в той ограниченной форме, в какой оно на данный момент технически возможно [12].
Такого рода проектом, в частности, является разработанный нами «Ковчег» [11]. Программа «Ковчег» разрабатывается нами начиная с 2011 года как совокупность автономных, но потенциально объединяемых в общую систему проектов-модулей, объединённых идеей формирования коллективной субъектности и создания максимально надёжного, устойчивого, безопасного и контролируемого физического, социального и цифрового (информационного) пространства, способного сохранять стабильность в условиях нарастающего мирового кризиса.

Рис. 3. Миссия проекта «Ковчег», его цели и задачи.

Миссия проекта (Рис. 3) включает три основные глобальные сверхзадачи:
1. Повышение управляемости, предсказуемости и контролируемости своей жизни и окружающей реальности;
2. Сохранение и фиксация в «вечности» материального и информационного следа как результата и итога жизни отдельного человека, семьи, корпорации, культуры в целом, разработка технологий сохранения важной научной, научно-технической, культурной информации и исторической памяти;
3. Преодоление социальной атомизации и социальная самоорганизация «орденско-сетевого» типа, формирование на основе общих базовых потребностей и ценностей коллективного действующего субъекта, способного осмысленно, целеполагательно и конструктивно влиять на ход событий в стране и в мире.
При этом решение первой глобальной сверхзадачи, в свою очередь, распадается на четыре основные направления:
1.1. Повышение личной и коллективной безопасности в т.ч. на случай природных, техногенных, социальных, политических, военных и др. катаклизмов, включая разработку стратегий коллективного выживания и жизнеобеспечения в ситуации дальнейшей эскалации глобального или регионального экономического, социального или военного кризиса;
1.2. Высоконадёжное и безопасное хранение имущества, материальных ценностей и финансов. В том числе разработка и реализация высоконадёжных консервативных стратегий инвестирования;
1.3. Высоконадёжное и безопасное хранение информации, поддержание и контроль её идентичности;
1.4. Создание защищённого и полностью контролируемого (в идеале – абсолютно контролируемого) личного и корпоративного пространства.

В совокупности решение этих задач нацелено на удовлетворение потребностей в спектре от обеспечения безопасности и ощущения абсолютной контролируемости личного пространства («мой дом – моя крепость») до придания смысла своей жизни (ответ на вопрос: что в итоге от моей земной жизни останется «в сухом остатке» и сохранится в веках, что станет её конечным итогом и результатом?). Впрочем, отдельные реализуемые в рамках проекта «Ковчег» потребности и, соответственно, отдельные структурные модули проекта, нацеленные на удовлетворение этих потребностей, требуют особого, специально им посвящённого более детального описания.

Библиографический список:

[1] Строев С.А. Русский социализм – доктрина победы. // Революционная линия. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2005. 97 с. ISBN 5-7422-0821-9. С. 63-73.
[2] Строев С.А. Реквием. «Нулевая» политическая теория вместо «четвёртой». // Реквием. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2010. 83 с. С. 4-57.
[3] Строев С.А. Инферногенезис: к вопросу о цивилизационном кризисе. // Революционная линия. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2005. 97 с. ISBN 5-7422-0821-9. С. 3-43.
[4] Строев С.А. Матрица: фантастика или реальность? // Вызов виртуализации. Сборник работ. СПб.: Отпечатано ФГУП «Ульяновский дом печати», заказ № 362. 2005. 80 с. С.11-27.
[5] Строев С.А. Коммунисты и традиционные ценности. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 19-44.
[6] Строев С.А. Постиндустриальный симулякр: добро пожаловать в ролевую игру. // Чёрная книга. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. 256 с. ISBN 978-5-7422-2285-9. С. 95-104.
[7] Строев С.А. Итоги 2013: мир и Россия в эпоху конца капиталистической иллюзии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-апрель 2014. Т. 7, № 1-2 (29-30). С. 30-67.
[8] Строев С.А. Инструментарий капиталократии. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. 58 с.
[9] Строев С.А. Условия потребления «по потребности». Полная автоматизация необходимого труда и «гиперксерокс». // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 197-208.
[10] Строев С.А. Теория трудовой стоимости и постиндустриальное общество. // Вызовы нового века. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2006. 90 с. ISBN 5-7422-1268-2. С. 61-64.
[11] Строев С.А. Краткая концепция проекта «Ковчег». // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль-декабрь 2015. Т. 8, № 3-4 (37-38). С. 5-34.
[12] Строев С.А. Человек, его смертность и бессмертие. // Вестник Петровской Академии. Петровская академия наук и искусств. Санкт-Петербург. 2016. № 1-2 (43-44). С. 54-72.
[13] Строев С.А. Понять происходящее и обрести способность к действию. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль-декабрь 2015. Т. 8, № 3-4 (37-38). С. 59-67.
[14] Строев С.А. Итоги 2010. Закат революции дегенератов. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 477-500.
[15] Строев С.А. Миграция – оружие в войне против гражданского общества. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 45-51.
[16] Строев С.А. Критические замечания по поводу представленного Программной комиссией проекта новой редакции Программы КПРФ. // Новая Программа КПРФ. Предложения и критика. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2008. 48 с. ISBN 978-5-7422-1820-3. С. 18-47.
[17] Строев С.А. Коммунистическое движение: глобализм или антиглобализм? // Спасение Русского народа – главная задача. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2008. 106 с. С. 58-66.
[18] Строев С.А. К вопросу о цивилизационном кризисе. // Антиглобализм: новые повороты. Сборник. Сост. Е.А. Громова, Е.Г. Широкова. М.: ЛО «Московия», 2005. 224 с. С. 52-67.
[19] Строев С.А. Постисторическая виртуальность как итог глобализации. // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2007. № 1 (49). С. 146-158.
[20] Строев С.А. Доллар как финансовая пирамида. // Экономика и предпринимательство. ISSN: 1999-2300. Март-апрель 2010. Т. 4, № 2 (13). С. 16-28.
[21] Строев С.А. Становление виртуальной финансовой системы. // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2010. № 3 (69). С. 57-73.
[22] Строев С.А. Коммунистическое движение в постиндустриальную эпоху: новые вопросы и новые ответы. // Вызовы нового века. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2006. 90 с. С. 65-78.
[23] Строев С.А. Постистория и игровая парадигма. // Тезисы доклада на междисциплинарном гуманитарном семинаре «Философские и духовные проблемы науки и общества» в рамках VIII-й Ассамблеи молодых ученых и специалистов Санкт-Петербурга. Санкт-Петербург, Санкт-Петербургский Государственный Университет, 26 января 2003 года.
[24] Строев С.А. Культ рынка и культ потребления в системе капиталократии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Июль-август 2010. Т. 3, № 4 (8). С. 78-86.
[25] Строев С.А. Социальные аспекты капиталократии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Март-апрель 2010. Т. 3, № 2 (6). С. 29-43.
[26] Строев С.А. Постмодерн как орудие мирового переустройства. // Философия хозяйства. ISSN: 2073-6118. 2010. № 2 (68). С. 13-31.
[27] Строев С.А. «Авторское право» и интеллектуальная собственность в системе капиталократии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Ноябрь-декабрь 2010. Т. 3, № 6 (10). С. 85-87.
[28] Строев С.А. «Новый Мировой Порядок» как капиталократия. Структура, логика, перспективы. Тезисы доклада на Международной конференции антиглобалистов «Живи, Земля! От вражды к сотрудничеству цивилизаций». // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 7-9.
[29] Строев С.А. От забора и до обеда – стоит ли быть «собакой Павлова»? Интервью корреспонденту Александру Яцуренко. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 686-688.
[30] Строев С.А. Ущербность капиталократии. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Сентябрь-октябрь 2010. Т. 3, № 5 (9). С. 80-83.
[31] Строев С.А. Назад к глобализму? // Чёрная книга. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. 256 с. ISBN 978-5-7422-2285-9. С. 215-219.
[32] Строев С.А. Цивилизация есть насилие. // Чёрная книга. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2009. 256 с. ISBN 978-5-7422-2285-9. С. 175-205.
[33] Строев С.А. Цивилизационная альтернатива. // Спасение Русского народа – главная задача. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2008. 106 с. ISBN 5-7422-1717-X. С. 80-86.
[34] Строев С.А. Наброски к стратегии сопротивления. // Коммунисты, консерватизм и традиционные ценности. Сборник статей. СПб.: Издательство Политехнического Университета, 2012. 811 с. ISBN 978-5-7422-3699-3. С. 159-161.
[35] Строев С.А. Что делать? К вопросу об общинной самоорганизации Русских. Тезисы доклада на конференции «Русский вопрос в ХХI веке: сохранение народонаселения». Санкт-Петербург, 22 февраля 2014 года. http://ruskline.ru/special_opinion/chto_delat_k_voprosu_ob_obwinnoj_samoorganizacii_russkih/
[36] Строев С.А. Рождение социально-политического субъекта как предварительное условие государственного суверенитета. // Проблема суверенности современной России. Материалы Всероссийской научно-общественной конференции (электронная часть). Центр научной политической мысли и идеологии. Москва, 6 июня 2014 г. 617 с. С. 371-381.
[37] Строев С.А. Что делать? От образа желаемого будущего к формированию субъекта действия. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Май-август 2014. Т. 7, № 3-4 (31-32). С. 11-33.
[38] Строев С.А. Опыт самопознающего «Я»: философия, психология, мистическая практика. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Январь-июнь 2015. Т. 8, № 1-2 (35-36). С. 10-25.
[39] Зимичев А.М. Психология политической борьбы. Второе переработанное и дополненное изд. СПб: Санта. 1993. 155 с.: илл. ISBN 5-87243-006-X.
[40] Строев С.А. Социализм как державность. // Репутациология. ISSN: 2071-9094. Сентябрь-декабрь 2014. Т. 7, № 5-6 (33-34). С. 5-17.

Сергей Александрович Строев,
кандидат биологических наук, доктор философии (PhD), действительный член Петровской академии наук и искусств, профессор Российской академии естествознания, член-корреспондент Международной славянской академии наук, образования, искусств и культуры. Университет г. Тампере, Финляндия. Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.

Комментарии для этой записи закрыты